Не знал Константин, что Удатный чуть ли не до вечера разъяренным барсом по всему лагерю прохаживался. Наутро выход уже был намечен, потому он и ждал послов с таким нетерпением, никому о том не говоря. Ну а ближе к вечеру – сказалась бессонная ночь – притомился малость и решил полежать чуток, передохнуть. Но, напокой уходя, строго-настрого стороже своей наказал:
– Ежели только слы из Рязани прибудут – вмиг меня будить!
Забыл Мстислав, что сторожа не все время одна и та же. Им тоже отдых надобен. Словом, когда через полчаса она менялась, караульный, отстоявший свое, молодого забыл предупредить и передать ему слова князя. Новый же, услышав краем уха, что прибыли послы из Рязани, вполне резонно решил, что дело у них неспешное, значит, они тут и заночуют, а утром к разговорам приступят. Тем более что и князь Мстислав ему самому ничего такого не наказывал.
Вообще-то, скорее всего, так и получилось бы с утренними разговорами, кабы Удатный самолично рязанцев встречать вышел, но он спал, а у Мстислава Святославича Черниговского терпежу всего-то на несколько минуток хватило. Показалось ему, что больно уж дерзко ответ держит старый Хвощ. Тот же просто не лебезил, а вел себя с достоинством. Собственно говоря, может, и тут бы все обошлось, но беда одна не ходит – все больше с детками норовит. Опять же если что кувырком пошло, то дальше всегда только хуже бывает. Словом, Ярослав Всеволодович на беду приключился поблизости:
– Напрасно ты, старик, мне глаза мозолить явился. Я тебя в третий раз отпустил под Коломной с миром, ибо бог троицу любит. Ныне же ты в четвертый раз пришел. Это уж ты лишку взял, – и с этими словами меч из ножен потащил.
А в таком деле главное – начать, чтоб брызги появились. Запах, что ли, у крови такой пьянящий да к убийству зовущий, а может, цвет – кто знает. Словом, едва Ярослав начал, как и остальные сразу же подключились, особенно из числа мелких князьков. В клочки изрубили всех, включая даже гребцов неповинных.
Один только и уцелел. Нашли его, когда уже отрезвели, потому и трогать не стали, даже помогли в ладью всех убитых погрузить. Сунули трясущемуся от страха парню весло-кормило в руки – плыви себе. На покойников сверху Мстислав Черниговский успел еще и грамотку к князю Константину бросить. В ней же одна только фраза была: «Тебя поймаем – и захоронить не дадим. Собакам скормим».
Князь Удатный узнал о злодействе лишь поутру, когда проснулся. Ревел он на всех страшно. Изо рта чуть ли не пена брызгала. Епископа Симона, который, как пастырю доброму положено, со словом смиренным подошел, и вовсе чуть не зарубил. Вовремя, правда, успел опомниться, чтобы меч в ножны вложить, но уж на словах зато разошелся, хоть святых выноси. Любого смерда за такое поношение духовного сана, пусть он хотя бы десятую толику произнес от сказанного Мстиславом, Симон обязательно в свою епископскую тюрьму отправил бы, то есть в кельи для еретиков. Но разве ж на галицкого князя найдешь управу. Одно только владыка и сказал проникновенно, как подобает служителю божьему:
– Бес в него вселился, братия. Не он это злобствует, а бес лютует. Спаси тебя господь, сын мой, – и перекрестил его кротко.
– Ах, бес! – прохрипел князь. – Да у тебя, как я погляжу, владыка, совсем глаза застило, коли они тебе всюду мерещатся. Лишь бы добрых людей с толку сбить. На, гляди! – И он с треском разодрал на груди белую льняную рубаху, выставляя напоказ грузное тело. – По-твоему, я тоже весь печатями каиновыми усыпан?! Вон, – начал он указывать, – на плече одна, на боку еще одна, а на спине две сразу. Я б тебе и пятую оголил, – добавил уже поспокойнее, – да штаны приспускать неохота.
Он уже почти совсем угомонился, только дышал еще тяжело и взглядом суровым епископа сверлить продолжал. Затем вздохнул и произнес устало:
– Скажи спасибо, владыка, что ряса на тебе да крест на груди, а то харкал бы ты у меня тут кровушкой, как Звонимир Творимирич по твоей милости. Ну да ладно. Там, на небесах, и так видно, что от иного христианина зла на земле поболе, нежели от язычника лютого. Вы же, – это он уже князьям, которых целая толпа человек в тридцать собралась, – не мира на Руси алчете и не за правдой сюда пришли. Вам гривны подавай, да землицы прирезать, у соседа отхапав. А что люд русский кругом стонет от походов ваших – на то наплевать.
– Ты же нас сам сюда позвал, – негромко произнес Александр Бельзский.
– И впрямь, Мстислав Мстиславович, – заметил двоюродный брат Удатного, Владимир Рюрикович Смоленский. – Если бы не ты, то и меня здесь не было бы. Ныне-то скажи, чего хочешь, чего удумал?
– И то дело, – поддержал его седобородый киевский князь. – Чего шуметь-то, народ смущать. Сядем мирком да обговорим все ладком. У нас, чай, с тобой да с Владимиром Рюриковичем не пращур общий – дед родной. Один на всех троих [96] . Неужето не уговоримся, не поймем друг дружку?
– Дед, говоришь? – вздохнул Удатный. – Ну, тогда ладно, раз дед. Но говорить не здесь будем. То, что я вас сюда привел, – моя вина. Каюсь. Простите, кто сможет. – Он натужно – мешал тяжелый живот – поклонился – достав-таки до земли рукой. – Сегодня я ее исправить хочу. Дружину свою верную с собой забираю, а кто за мной следом – милости прошу. Сами ведаете: я завсегда за правду со стариной стоял, а теперь вижу – и впрямь менять кое-что пора назрела, а то мы ныне друг с дружкой как стая собак голодных вкруг кости одной грыземся. Вспомнить пора бы, что не собаки мы – князья. Русь-матушку и так почти досуха со всех сторон обгрызли. Еще пяток-другой лет, и совсем нечего глодать будет. Эх вы, – махнул он рукой. Затем как-то неловко, по-стариковски, влез на коня и направил его прочь.
– Я брата не оставлю, – решительно произнес другой Мстислав, киевский, и тоже взгромоздился на своего коня. Вскоре старики поравнялись друг с другом, о чем-то неспешно беседуя.
– Вели и мне коня подать да скажи дружине, чтоб в обратный путь сбирались, – негромко приказал Владимир Рюрикович Смоленский своему тысяцкому. Он как-то виновато развел руками, сказав напоследок оставшимся: – Вот так вот, братья-князья.
А зять Мстислава, юный Даниил Романович, который сидел во Владимире-Волынском, даже прощаться не захотел ни с кем, молча развернулся и к своей дружине пошел. Да всем и без слов ясно было, что уезжает юный князь.
Остальные тоже как-то подозрительно зашевелились, зашушукались. А тут и еще один желание изъявил обратно податься, вслед за отцом. У молодого князя Святослава Мстиславича полки в основном пешие были, но драться умели, потому как с Новгорода да Пскова были собраны.
– Половина убыла, – присвистнул кто-то из тех, что еще оставались, но Ярослав начеку был и понял, что если сейчас хоть минуту упустить, то потом поздно будет.