– Приплыли, соколы сраные? – тянула она, прямо-таки слюни пуская от удовольствия. – Шо-то вы такие понурые, как будто с утра толком и не просрались… Что приуныли? Не нравится?
Ворота были хлипкие, одно название, – два квадрата из тонких плах, крест-накрест пересеченных досками еще поуже и потоньше, а все пустое место меж ними хоть и оплетено колючкой, но она, конечно же, не соединена с оградой. И еще не особенно внушительный железный засов снаружи. Если дружно напереть всем скопом…
Судя по сузившимся глазам Синего, его посетила та же мысль. Судя по тому, как он слегка ссутулился, пришел к тому же выводу, что и Вадим, – бессмысленно. Охрана успеет подбежать и расстрелять из десятка стволов… стоп, это что же выходит? Я совершенно серьезно допускаю, что охрана будет стрелять на поражение? Любопытно, а что другое в этой ситуации прикажете допускать, если в окружающем мире вдруг все шизофренически, жутко перевернулось с ног на голову?
По ту сторону валялась немаленькая куча досок и тут же сколоченные квадратом толстые брусья – ага, на скорую руку мастерят нечто вроде караулки, вон и ящик с гвоздями, пила, молотки… Что же – в с е р ь е з? И н а д о л г о? Господи, да что же тут творится?
– Лови, быдла! – тетка Эльза ловко пропихнула внутрь буханку хлеба, глухо шлепнувшуюся наземь. – А больше, извиняйте покорно, вам на завтрак ничего и не полагается, не графья, перебьетесь. Ладно, знайте мою доброту…
Рядом с буханкой плюхнулись две консервные банки с яркими импортными этикетками – ананасный компот и сосиски. Обе банки наглухо запечатаны.
– А ключ? – машинально подал кто-то голос.
– Клю-уч? – осклабилась тетка Эльза. – Может, тебе еще и шампанское прикажешь? С какавой? Не хотите, не берите. Другие подхватят… Ну, что стали? Шагайте!
Синий первым вышел из строя, подобрал буханку, аккуратно сдув землю, рассовал по карманам банки. Поодаль кто-то громко заорал, привлекая внимание капо и охранника, – это появился еще один незнакомый эсэсовец, подталкивавший прикладом в спину взлохмаченного и злющего Эмиля. «Ну да, он же в карцере куковал, – подумал Вадим. – Я и забыл…» Под глазом у старого приятеля наливался немаленький синяк, руки у него были связаны, а лицо еще более ошарашенное, чем у остальных, уже получивших кое-какую ясность.
Его втолкнули в ворота, так и не развязав рук, заставили встать в строй, и Василюк заорал:
– Налево! Кр-ругом! Шагом марш!
Они двинулись к бараку, старательно пытаясь шагать в ногу. Навстречу столь же неуклюже маршировала другая бригада – две шеренги разминулись, отчего-то старательно избегая встречаться взглядами.
– Слушай, что тут творится? – шепотом спросил Эмиль, морщась, – видимо, запястья стянули веревкой на совесть.
– Понятия не имею, – не поворачивая головы, таким же шепотом отозвался Вадим. – Кто-то умом подвинулся… Ты радио, часом, не слушал? Может, революция? Переворот?
– Какое радио? Утром вломились двое, абсолютно незнакомые, начали излагать новые правила. Я поинтересовался, не рехнулись ли ребятишки, тут и началось… Одного я успел обидеть качественно, но и меня со знанием дела вырубили…
– Разговорчики! – взвизгнул Василюк, взмахнул дубинкой, но промахнулся. – Шагом марш!
– Стоять! – послышался сзади совершенно противоположный по смыслу приказ.
Их вприпрыжку догнал эсэсовец, придерживая правой болтавшееся на плече дулом вниз ружье. Мгновенно выдернул за шиворот из строя Столоначальника, бросил Василюку, как своему:
– Приказано – на допрос. Гони козлов в стойло.
И погнал Столоначальника к воротам, подталкивая кулаком в поясницу. Третья бригада и женская половина заключенных в полном составе еще стояли навытяжку перед трибункой, но герр комендант уже не обращал на них ни малейшего внимания, о чем-то, полуотвернувшись, беседовал с Маргаритой. Вадим так и не понял – то ли в самом деле перехватил полный ужаса взгляд Ники, то ли примерещилось и она смотрела в другую сторону.
Вернувшись в барак, обессиленно плюхнулись на нары и полезли за сигаретами. Новоявленный капо прохаживался от двери до окна и обратно, украдкой зыркая на столь неожиданно вверенных его попечению узников. Особенно часто его взгляд задерживался на Синем и Визире – взгляд, надо сказать, ничего приятного не обещавший. Не нужно быть титаном мысли, чтобы сообразить: неожиданно взлетевшего на вершины власти чернявого педика прямо-таки распирало от желания пустить эту власть в ход немедленно, но он еще не освоился со своим новым положением, и фантазия работала скверно…
Лежать Вадим не смог – только теперь стала ощущаться тупая боль в спине. Остальные, обнаружилось, тоже украшены кое-где синяками, морщатся при резких движениях, на Братка вообще жутко смотреть, опухоль достигла предела.
– Не лезь лапами, не лезь, – сказал ему Синий. – Растревожишь только.
– Еще и зубы ломит, бля…
– Перетерпи.
– Бля буду, скулу сломал…
– Ничего подобного. У меня глаз наметанный, знаешь ли. Дней несколько походишь в уродском виде, а через недельку опухоль сойдет…
– Если только в чьем-то распоряжении имеется пресловутая неделька… – бросил в пространство Василюк, постукивая себя дубинкой по ладони.
– Нет, ну это черт знает что, – громко заявил Борман. – В конце концов, здесь собрались люди, занимающие определенное положение и посты…
Василюк одним движением оказался рядом и, уперев конец дубинки повыше бровей Бормана, процедил:
– Как насчет карцера, человек с положением? Говнецо ручками пособирать?
Борман молчал, зло посапывая. Физиономия чернявого вдруг прямо-таки осветилась в приливе озарения, он покосился на Синего: коротко, зло, многозначительно. Тот напрягся.
На веранде загрохотали уверенные шаги, в дверь просунулся охранник:
– Вова, давай в темпе на инструктаж, комендант всех собирает…
Посторонился, пропуская Василюка, с широкой улыбкой записного весельчака воззрился на примолкших узников:
– Ну что, толстые? Звиздец нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь? Х-ха!
И удалился, нарочито погромыхивая сапогами, насвистывая нечто бравурное…
– Реформы… – протянул Синий. – В стиле эпохи… – Достал ножик и принялся кроить буханку. – Как бы там ни было, а поесть треба. Силы нам понадобятся, чует мое исстрадавшееся сердце…
– Банки вскрой, – попросил Красавчик.
– Не годится. Увидят вскрытые, догадаются, что их чем-то острым как раз и взрезали…
– Да это уже несущественно, – пришло вдруг в голову Вадиму. – Этот пидер знает, что у тебя нож.