– Ауфштейн! Ауфштейн, суки!
Обжигающий удар по ногам вырвал его из липкой полудремы, он оторопело вскинулся, зажмурился – в дополнение к тусклой лампочке, гнилушкой светившейся под потолком, вспыхнула пара мощных фонарей, белые лучи сначала метались по комнате, словно лучи спятивших гиперболоидов, потом, после резкой команды, замерли. Похоже, фонари просто поставили по обе стороны двери, и они теперь стали чем-то вроде сценических прожекторов.
– Ауфштейн!
Они попрыгали с нар, увертываясь от яростно махавшего дубинкой Василюка и какого-то незнакомого эсэсовца – парочка работала со сноровкой опытных косарей, – выстроились, вытянув руки по швам.
Теперь только суета превратилась в нечто упорядоченное. Ненадолго настала тишина. Обнаружилось, что у стены стоят в раскованно-удалых позах два черномундирника с помповушками наперевес, а меж ними, почти на равном расстоянии от обоих, сидит на стуле Маргарита и, закинув ногу на ногу, пускает дым в потолок. За спиной Вадима застонал, заворочался Доцент.
Маргарита, покачивая носком начищенного сапога, небрежно бросила:
– Тишина на лежачих местах. Еще один писк – и прикажу яйца отрезать…
И спокойно выпустила густую струю, закинув златовласую головку. Личико у нее было совершенно безмятежное, будто присутствовала на репетиции драмкружка, взявшегося за пьесу о Бухенвальде, а зрачки, Вадим заметил, вновь ненормально расширены. «Ширяется девочка, никаких сомнений», – пронеслось у него в голове.
Когда тишина стала вовсе уж гробовой – Доцент замолчал сразу, едва получив предупреждение, – на веранде послышались неторопливые шаги, сопровождаемые явственным скрипом хорошо пошитых сапог из натуральной кожи, и в бараке появился герр штандартенфюрер. Он прямо-таки проплыл на середину, остановился, заложив руки за спину, расставив ноги, медленно обозрел присутствующих – справа налево, слева направо, – вынул из-за спины руки, взмахнул стеком, будто дирижерской палочкой:
– Доброй ночи, господа хорошие, доброй ночи… Я дико извиняюсь за причиненные неудобства, но события прямо-таки требовали безотлагательного вмешательства. До меня дошли слухи, что в вашем бараке постояльцы ведут себя, словно распоследние свиньи. Вы же относительно цивилизованные люди конца двадцатого века, господа, скоро весь мир торжественно вступит в третье тысячелетие… И что же мы наблюдаем? Вы, как поросята, серете прямо в бараке, хотя администрация для вас оборудовала прекрасный туалет типа «сортир»… Стыдно, судари мои. Мы тут посовещались и решили, что подобные тенденции следует гасить в зародыше. А посему вынужден объявить незапланированный субботник по уборке помещения. И заодно собрать всё, запрещенное правилами внутреннего распорядка; говорят, вы натаскали в чулан всякой пакости, совершенно вам ненужной… Живо! – вдруг заорал он, надсаживаясь. – Живо двинулись убирать за собой! Направо!
С двух сторон придвинулись с занесенными дубинками охранник и капо. Но шеренга уже повернулась направо, довольно слаженно – сказалась вчерашняя муштровка.
– Весь хлам вытащить и аккуратненько сложить у крылечка, – вновь совершенно нормальным голосом распорядился комендант. – А дерьмо, хорошие мои, тщательно собрать ручками и отнести в сортир, где ему и надлежит быть. Предупреждаю сразу: к саботажникам буду жутко немилостив… Шагом марш!
Еще один фонарь поставили так, чтобы освещал чуланчик. Комендант весело покрикивал:
– Шевелись, сволочи, шевелись! Каждый по очереди заходит в чулан, со всем старанием нагребает говнецо ладошками, а потом культурной шеренгой все его несем в сортир! Ух вы, стахановцы мои, век бы с вами тут сидел!
Сначала Вадим решил, что его вот-вот вывернет наизнанку – когда загребал ладонями с пола неизвестно чье дерьмо. Как ни удивительно, обошлось. Весь организм прямо-таки сотрясало от беспрестанных рвотных позывов, он кашлял и перхал, но так и не вывернуло, ни его, ни остальных. Жутковато подумать, но, полное впечатление, стали привыкать… Вереница потянулась к сортиру, стараясь держать руки подальше от себя, а комендант браво маршировал рядом и понукал:
– В ногу, в ногу, соколики! Цените мою доброту, я ведь мог и заставить все это слопать. И слопали бы, с полным удовольствием, как вашу новорусскую жратву в «Золоте Шантары»!
«А ведь слопали бы», – вдруг подумал Вадим с ужасом и стыдом.
– Ничего, не унывайте, – обрадовал комендант. – Может, еще и устроим завтрак на траве. Слышали про уринотерапию, подонки? Своими глазами читал в центральной прессе, что есть и лечение говном, по-научному – копротерапия. Берется чайной ложечкой или там столовой и кушается. Шевелись!
Пришлось сделать еще два рейса, а потом еще старательно оттирать полами собственных бушлатов пол, пока бдительно надзиравший комендант не смилостивился и не объявил, что, на его взгляд, должная чистота достигнута. И началась уборка – разнообразный хлам сваливали в кучу у крыльца. Зачем все это делалось, совершенно непонятно. Правда, Вадим смутно помнил, что в немецких концлагерях вроде бы как раз и устраивали подобную бессмысленную работу – выкапывать яму, вновь закапывать, переливать из пустого в порожнее. Видимо, те же книги читал и комендант…
Попутно обнаруживалось все спрятанное – и телефонная трубка, и доллары Вадима, и солидное бордовое удостоверение с фотокарточкой покойного Столоначальника, и мешочек анаши, который после угрозы продержать всех до утра на плацу Браток признал своей собственностью, и солидный кожаный бумажник Визиря, и детектив Бормана, и шахматы Доцента. Заодно всех тщательно обыскали, а Василюк тем временем шуровал на нарах. Однако нож Синего так и не всплыл на свет божий, к некоторому удивлению Вадима. Ну конечно, опыт богатый, запрятал так, что дилетантам нечего и стараться…
Наконец, заниматься стало вроде бы и нечем – чулан был пуст, как лунная поверхность, что вынужден был констатировать сам комендант. Однако шеренга, не получая приказов, оставалась стоять на веранде. Комендант прохаживался взад-вперед, словно бы в раздумье. Хорошо бы ошибиться, но ничего хорошего это вроде бы и не сулило…
– Ну? – нетерпеливо повернулся комендант к вышедшему из барака капо.
– Ничего постороннего и недозволенного, герр штандартенфюрер! – браво отрапортовал Василюк.
– Вот видите, хорошие мои, – сказал комендант чуть ли не умиленно. – Стоило нам в добром согласии поработать пару часов, и вы у меня превратились в образцово-показательный барак, хоть экскурсии к вам устраивай… Считайте, что я мимолетно умилился. Просьбы есть? Да не бойтесь вы, чудаки, я по секрету скажу, белый и пушистый, хоть вы обо мне самого скверного мнения, ручаться можно… Есть просьбы?
– Как насчет воды? – хмуро поинтересовался Синий. – Попить бы…
– Это пожалуйста, – с готовностью ответил комендант. – Это сколько угодно. Там в умывальниках, сдается мне, еще осталось немного водички, вот и попьете. Водичка, правда, паршивая, да уж чем богаты. А если вам непременно нужно чистенькой, есть деловое предложение. Каждый берет по кружечке и носит чистую водичку от ворот. Пока не наполните бачок в бараке. И никак иначе. Есть желание?