– В общем, ничего подобного. Не жаловалась. Разве что вечно заставляет делать ему минет, а мне делать не хочет, раз в год удавалось уломать…
– Уау! А любовничек делает?
– Охотно.
– Так что, неужели в этом и вся проблема? Или есть какие-то другие поводы? Гораздо более весомые?
– Есть, пожалуй.
– И какие же, если не секрет? Не смущайтесь, милочка, ваш сатана столько повидал в этой жизни…
– Понимаете… – протянула Ника. – Эмиль – мужик. Настоящий мужик. Не только в постельном плане. Он себя сделал сам, с нуля. Приехал из какой-то богом забытой деревушки – и продвинулся в бизнесе, научился драться, как Шварценеггер… Да много всего. Настоящий мужик, с ним себя всегда чувствуешь, как за каменной стеной. А муж слишком многим обязан папочке с мамочкой. Стопроцентно асфальтовый мальчик.
Не сдержавшись, Вадим заорал с места:
– Ага! А ты – птичница из колхоза «Рассвет»! Горбом в люди выбилась, сучка! Да у самой такой же папа…
Опомнился и замолчал, но комендант ждал еще какое-то время, словно в его планы как раз и входила «реплика с места». Потом с ласковой укоризной погрозил Вадиму:
– Ангел мой, прекрасно понимаю бурную глубину ваших чувств, но вы уж больше не встревайте, иначе придется рот заткнуть. Не мешайте девушке раскрывать душу… С ней, быть может, такое впервые происходит, представьте, сколько эмоций ей пришлось таить в душе… Трепетной, как цветок. Значит, ваш избранник – настоящий мужик, и вы его, быть может, даже и любите?
– Люблю, – послышалось со сцены.
Ромео и Джульетта в полосатом, расхохотался про себя Вадим. Любовь… Им вскоре придет звиздец, а они все о любви, скоты… Ясно теперь, что в карцер Эмиль отправлялся исключительно для того, чтобы всласть потрахаться с Никой – тогда еще нынешний Освенцим был самим собой, респектабельным домом отдыха, и кто-то получал, надо полагать, неплохие бабки за организацию любовных встреч в карцере. То-то они его так рьяно уговаривали сюда поехать – стопроцентное алиби, условия для блуда идеальнейшие, в двух шагах от мужа, а тот и не подозревает, что зарогател…
– Время реплике с места, – комендант повернулся к залу. – А вы ее, интересно, любите, свет мой?
– Люблю, – раздалось справа от Вадима.
– Сериал, бля, мексиканский! – вслух восхитился Браток.
– Прошу на сцену, господин Ромео! – комендант, беззвучно аплодируя, прошелся вдоль рампы. – У меня не хватает духу и далее держать вас в разлуке с Джульеттой… Вот так, идите сюда, становитесь рядышком, можете ей положить на плечо мужественную руку… Держите, хорошая моя, – протянул он Нике сложенную вдвое сероватую кредитку и, когда она инстинктивно отшатнулась, расхохотался: – Да что вы, милая, неужто я буду заставлять даму жевать доллары? Это вам за удачное выступление, суньте в кармашек… – Он сам затолкал в карман оцепеневшей Нике кредитку, повернулся к залу и громко воззвал: – Синьор муж, можете встать и громко изложить ваши впечатления либо пожелания нашей влюбленной паре. Пр-рошу!
Вадим вскочил и, ненавидяще уставясь на Эмиля, закричал:
– Ну что ж ты стоишь, влюбленный пингвин? Не стой, спасай ненаглядную! Ты ж у нас, говорят, Негрошварцер! Начинай их метелить!
Эмиль молчал, ответив столь же неприязненным взглядом.
– Он умный, – сказал комендант. – Прекрасно понимает, что в нем наделают кучу дырок, прежде чем успеет кого-то достать… Вы, синьор муж, слегка перегнули палку. Я просил критиковать, а не злорадствовать… Можете сесть. Музыка!
Гейнц заиграл марш Мендельсона.
– Стоп! – махнул рукой комендант. – Итак… Будь у меня этакое грязненькое воображение, я бы устроил прямо на сцене венчание – новобрачному повязал бы на полосатку галстук, невесте, соответственно, надел бы на голову фату. А потом приказал бы прямо у рампы изобразить брачную ночь… Но я не любитель грязных сцен, все, что я до сих пор режиссировал, было продиктовано не грязным подсознанием, а интересами дела. Но обязан же я как-то реагировать на столь значительное событие нашей бедной эмоциями жизни, каковой является столь внезапно обнаружившаяся беззаконная любовь? Обязан, я вас спрашиваю? Перед нами – жестоко обманутый в лучших чувствах муж, что бы там насчет него ни говорилось, а он как-никак законный… Киндер, кирхен, кюхе, как выражались классики жанра… Ну, мальчики, пошли!
Он воздел над головой обе руки и звонко щелкнул пальцами. Из-за матерчатого задника прямо-таки хлынули люди – мелькали черные рубашки и белые повязки капо. Эмиль, не успев и пошевелиться, получил сзади ребром ладони по шее, на него с Никой мгновенно навалились, вывернули руки, сковали наручниками, связали ноги. Судя по нереальной, молниеносной слаженности, все было задумано и спланировано заранее. Прошло, казалось, всего несколько секунд, а Гейнц уже вскочил на сцену, с грохотом опустив перед собой скамью, на нее четкими рывками вскинули и поставили, удерживая, Эмиля с Никой, из-за левой кулисы упали две тонких веревки, заканчивавшиеся петлями. Еще миг – и петли у них на шее, под потолком, оказалось, были привинчены блоки, веревки заранее пропустили сквозь них и закрепили концы так, что их не было видно…
– Отпустите их, отпустите, – почти ласково произнес комендант. – Они уже оклемались. Прекрасно соображают, что если начнут брыкаться или спрыгнут, повиснут, как миленькие… Закрепили концы?
– Яволь, герр штандартенфюрер!
Эмиль с Никой и в самом деле застыли, как вкопанные – свободные концы веревок, уходившие за кулисы справа, были натянуты, как струнки, и петли должны ощутимо впиваться в глотки…
– Порок должен быть непременно наказуем, – протянул комендант. – Сердце у меня обливается кровью, когда я вижу горестное лицо обманутого в лучших чувствах мужа, не ожидавшего столь утонченной подлости от любимой жены и лучшего друга-компаньона. Тем не менее пользуюсь случаем заметить: эта печальная история, на мой взгляд, прекрасно иллюстрирует ваши новорусские нравы. Ну ладно, не будем морализировать… Господин Баскаков, мой бедный рогоносец, пожалуйте на сцену! Живенько, ножками, не стесняйтесь!
Вадим поплелся под яркий свет – на сцене, как ей и полагается, было гораздо светлее, чем в зале. Комендант взял его за локоть и трагическим шепотом, но так, что слышно было, несомненно, в самых дальних уголках, вопросил:
– Мой бедный друг, вам очень хочется отвесить этой поганой скамеечке хорошего пинка? Если хочется, вы только намекните вашему приятелю сатане… Дело-то напрочь житейское. Ну, не стесняйтесь, дружище.
Ника с Эмилем стояли к нему спинами, и Вадим не видел их лиц. Слышал только, как она охнула от ужаса, но жалости не было ни на грош…
– Ну что, хочется? Не стесняйтесь перед вашим другом…
Вадим что-то пробормотал.
– Не слышу? Хочется или нет?