«Но только она собралась… Только она собралась…». Где эти дурацкие ключи? Куда я их подевала? Только что были здесь… «Только она собралась, в дверь раздался стук…». Вроде на трюмо положила… «В дверь раздался стук… Бам-бам, серебряным молоточком Максвелла ей по голове…». Да вот же они! А очки, солнцезащитные очки… «Бам-бам серебряным молоточком Максвелла и она мертва».
– Марта, ну скоро ты? Сколько можно тебя ждать? – Во дворе нетерпеливо сигналила машина.
Чччёрт, когда торопишься, ещё медленнее всё получается! Ключи, очки, сигареты, сумка… Ещё эти наверняка сейчас из окон выглядывают… Ай, ногу подвернула, больно как…
– Да, сейчас я, уже выхожу!
Окно! Бабушка меня убьёт. Если оно уже не выбралось во двор!
– Агнетта! Оно во двор не вылетало? – Марта высунулась из окна.
– Нет, всё нормально, давай скорей, спускайся к нам!
– Точно не вылетало?
– Да, давай уже быстрей! – Макс с Робертом тоже выказывали нетерпение её медлительностью.
«Все домой пойдут, а ты, Макс, останься тут… Пиши полсотни раз, как дурак: Я больше не буду делать так…».
– Прыгай! – Марта еле втиснулась на заднее сидение красного вызывающе пижонского кабриолета. – Ремни пристегнули? – Макс через плечо чуть повернул голову.
– Даааааа! – Все ответили хором и так же хором засмеялись, хотя пристёгиваться никто и не подумал. Роберт на переднем сидении тоже не пристегнулся, его было не оторвать от бутылки светлого, ещё холодного пива.
Марта, наконец, облегчённо выдохнула и символически поправила волосы, глядя в автомобильное зеркальце. Зачем? Всё равно ветром сейчас растреплет. – От осознания бессмысленности своих действий, ей стало ещё веселее.
– Тогда, зажигание, – Макс слегка повернул серебристый ключ, по тёплому кузову пошла мелкая адреналиновая дрожь. – А теперь, удавитесь на своих длинных шарфах, сукины дети, поехали! – Шарфов тоже ни у кого не было.
Машина, разворачиваясь, резко взвизгнула, оставив в глубине двора тонкий видимый только взметнувшимся с земли голубям порез, и понеслась под арку, чтобы поскорее выехать на проезжую часть. Как будто водитель не знал, что перед выездом всё равно придётся затормозить. Всю компанию сдёрнуло вперёд, а Роберт пролил на свои новые джинсы липкое немецкое пиво. «Я же предупредил, пристёгивайтесь» – беззаботно отпарировал Макс на его гневную тираду.
Когда порез в воздухе постепенно затянулся, и голуби успели забыть о неприятном происшествии, доставившем им изрядное беспокойство, из-за водосточной трубы, примерно на уровне четвёртого этажа, во двор потихоньку выплыло небольшое мягкое эхо…
«День ещё не утратил милой свежести раннего Возрождения…» – или как-то так, не важно… Марта сидела с самого краешку, и ей от ветра доставалось больше всех, это всё из-за её роста. Она никак не могла к нему привыкнуть, как ребёнок, которого берут на руки, всегда удивляется высоте, с которой взрослые смотрят на мир. Зато, было на что опереться. Агнетта с маленькой веснушчатой австралийкой Джоан – расположились по центру, если бы они не сцепились руками, то руки девать им было бы решительно некуда («Джоан слыла шизиком, читала дома патафизику…»). Марта не знала, что такое патафизика, о которой пелось в сумасбродной песенке, но это слово действительно хорошо подходило к замухрышке Джоан. А к левому борту притулился худющий Марк. Марк – не в счёт, он поэт, постоянно сочиняет стихи, даже в машине, и поэтому ветра не замечает (или ветер его не замечает?), да и ростом он, всего-то чуть выше Джоан. Он нравится австралийке – это заметно, но она ему, кажется, безразлична, и тоже некрасивый. Когда Марта была маленькой, у неё даже своя теория сложилась из наблюдений за различными влюблёнными парочками. Красивые, думала она, в силу разумного естества природы тянуться к красивым, а некрасивые, согласно тому же естественному закону, ищут себе подобных. Всё в мире устроено весьма разумно. А как же иначе?
– Смотрите, белые овцы Джотто! – Макс указал рукой на, в самом деле, каких-то бесцветных, полупрозрачных в туманной дымке овец, жавшихся впереди к дорожному ограждению, тянущемуся вдоль автострады.
К тому же они показались Марте подозрительно одинаковыми. Когда проезжали мимо она даже специально наклонилась, чтобы получше их рассмотреть, но из отары неожиданно выделилась собака, такая же тощая и бесцветная, по виду, почти не отличающаяся от овцы, и сердито облаяла Марту. Все громко захохотали, кроме неё, ей это показалось нехорошим предзнаменованием. («Сесиль, радость моя, а что если мы вернёмся в Париж?»). Но через минуту, она уже не помнила про странную «овцесобаку», потому что Агнетта легко расцепившись с Джоан, рассказывала ей, как видела ещё девчонкой в Сан-Тропе Мика Джаггера: «Он такой же тощий, как наш Марк. И зубы у него, как у Щелкунчика!» – для наглядности, Агнетта растянула пальцами свой недостаточно большой рот. Чего не сделаешь в 19 лет, чтобы повеселить подругу…
– Кто-нибудь знает, куда мы едем? – Это был типичный вопрос в стиле Макса.
Он, например, считал будильники абсолютно бесполезными для людей вещами. «Будильник мне, конечно, напомнит с утра, что пора вставать, – пояснял Макс, – но кто мне будет напоминать, что его следует заводить накануне?». Его послушать, от будильников, кроме неприятностей, связанных с регрессом в бесконечность нечего было и ждать. А всё почему? Это всё кровь! В его венах благородное вино трепетно суеверных наместников Лотарингии образовывало причудливые водовороты, смешиваясь с самым авантюрным и бродяжьим цыганским брандахлыстом. Иногда, в минуты озарения, его прабабка-цыганка могла предсказывать продолжительность жизни встреченным в лесу кукушкам. Те, кто плохо знали Макса, могли подумать, что таким образом он шутит – обычная шофёрская шутка: «Кто-нибудь знает, куда мы едем?». Но все остальные понимали, что в его голове просто срабатывал один из будильников с кукушкой, который он когда-то давным-давно завёл, но потом про него забыл.
– Моисей дёргал за рукава своих товарищей – на сороковом году странствий, ему вдруг стало интересно то, что давно уже волновало всех…
– Марк мы думали, ты стихи сочиняешь, а ты, оказывается, перешёл на прозу?
Все понимали, что Марк очень талантливый, но почему-то относились к нему снисходительно. Часто с ним разговаривали, как с ребёнком. Вот, и Роберт не упускал случая продемонстрировать «разницу в возрасте».
– Это стихи, просто строфа необычно длинная. – Марк, не смотря на свою щуплость и застенчивость, умел держать удар.
Джоан наградила его восхищённым взглядом своих большущих очков.
– Гомер тоже писал длинной строфой, оттого и ослеп! – Роберт придурковато захохотал и толкнул Макса в бок.
– Ага, а Бетховен писал слишком громкую музыку, поэтому оглох. – Друзья были вполне довольны своим непритязательным остроумием.
– Кретины! – Марк на них не сердился.
– Надо остановиться и что-нибудь съесть. – Агнетта была самой рассудительной во всей компании. – На сытый желудок думается приятнее, правда, Марта?