Фревен взял ручной фонарь, найденный накануне в кают-компании «Чайки», с проводом, намотанным вокруг ручки.
— Это простая, но эффективная поделка. Достаточно оставить этот фонарь в темном помещении напротив входной двери, дождаться прихода потенциальной жертвы и нажать выключатель на проводе. Лампа зажигается, жертва поворачивает голову в направлении света, и следует нападение сзади.
Донован поднял руку:
— Вопрос! А вы проверили, есть ли фонарь среди снаряжения Харрисона?
— Да, есть. Но это ни о чем не говорит, он мог без труда раздобыть его. Например, украсть у кого-нибудь на базе еще до отплытия.
— Можно было бы опросить всю роту Рейвен, не пропал ли у кого-нибудь фонарь, — предложил внушительный Бейкер.
— Это не даст толчок нашему расследованию. Сейчас меня особенно интересуют отличительные черты преступлений. Что можно сказать об этом, Маттерс?
Сержант встал.
— Ну… в случае с Росдейлом можно говорить об отрезанной голове. Почему такая жестокость? Почему он подвесил труп на мясницкие крючья?
— А почему прикрепил баранью голову? — быстро добавил Донован. — Почему не голова собаки? Ее было бы раздобыть намного легче!
— Точно подмечено! — заметил Фревен. — А с Гевином Томерсом тоже было создано… нечто вроде представления. Полностью завернут в клейкую ленту, гвоздями проткнуты губы и скорпион, запертый во рту.
— Общие черты в обоих случаях, — проговорил Конрад.
— Точно, — кивнул лейтенант.
И он написал на доске: ОБЩИЕ ЧЕРТЫ.
— Какие они? В обоих случаях связь с животным миром. Для чего?
— Что-то символическое? — предположила Энн.
Фревен посмотрел на нее:
— Давайте развивайте мысль.
— Я думаю, ведь он не убил где-то в уголке, скрытно, наоборот. Я видела тело Росдейла и могу утверждать: убийца хотел, чтобы дело его рук увидели. И это желание уже не покидало его, нет. Он выставлял преступление напоказ!
Фревен живо одобрил ее слова. Энн продолжала:
— А значит, он хочет… демонстрировать свои преступления, можно считать, что он ищет возможность что-то высказать, это… форма выражения.
— Скорее, способ выражения, — усмехнулся Ларссон.
— И это выражение воплощается в том, что он делает с телами. Через преобразование, которому он их подвергает.
— Или в том, что он вводит в свои мизансцены животное, — предположил Фревен. — В первом случае, что такое человек с головой барана? Что-то похожее на Минотавра?
— А скорпион во рту? — произнес Конрад хриплым голосом. — Это что значит?
Пожав плечами, Фревен сказал:
— По крайней мере, эту гипотезу надо развивать. Связь с животным. Кто еще что думает?
— Жестокость преступлений, — сказал Маттерс. — Не известно, как умер Росдейл, по-видимому, ему перерезали горло, а Томерс был удавлен.
— Не до смерти, — подхватил лейтенант. — Он, вероятно, полностью или частично потерял сознание. Он был еще жив, когда убийца засунул ему в рот скорпиона. Откуда такая жестокость?
— Он ненавидит этих парней, — подал голос Монро из глубины палатки. — Они знали друг друга, ребята из рот Рейвен, Альто и Голда, и может быть, соперничали.
— И дело дошло до убийства? — удивился Маттерс. — Ну, это слишком!
— Я придерживаюсь мнения насчет символического значения, — вмешалась Энн, — это мне кажется важным. Я думаю, что убийца — умный и ловкий человек, ведь его никто не видел, он не оставляет следов, а это свидетельство интеллекта. И хитрый, он может выразить что-то по-своему, не посредством обычного языка, а с помощью смерти и жестоких мизансцен.
— Для чего он делает это? — спросил Бейкер.
— Я не знаю, но обычный язык его не удовлетворяет, он беден для того, что преступник хочет выразить… Если этот человек получил моральные травмы в ходе своего развития, в детстве и юношестве, может быть так, что ему не удавалось выразиться правильно…
— Как это? Он не может связать подряд три слова? — удивился Бейкер, от которого иногда ускользали тонкости рассуждений.
— Нет, это метафора, я хочу сказать, что он воспитывался не так, как вы или я, и что источником некоторых очевидных эмоций для него послужили другие вещи, в отличие от нас с вами. Иногда они даже не трогали его, иногда ему не удавалось их выразить. И это все накапливалось годами. Фрустрация мешала его нормальному эмоциональному развитию. Эмоции не находили воплощения, они накапливались в тайниках его личности и стали, наконец, навязчивыми идеями. До болезненности. Его разочарование стало таким сильным, что оно провоцировало новые формы его поведения. И среди них убийство могло стать единственным найденным им средством для выживания. Убьешь — и открывается предохранительный клапан, спасающий от взрыва.
После этих слов наступила давящая тишина. Издалека еще доносился грохот пушек, напоминая, что, несмотря на ночь, штурм продолжается, линия фронта находится в нескольких километрах.
Фревен молчал. Энн в присущей ей манере высказывала оценки, которые он разделял, и сходное мнение о преступной склонности убийцы, которое формировалось у него на протяжении многих лет. Как будто она смогла увидеть, что происходит у него в мозгу, все прозондировать и сделать выводы. Он говорил о языке крови, она рассматривала убийства как форму самовыражения! Даже выводы… Как ей удалось об этом узнать? Каким образом медсестра, пусть и наблюдательная, могла исследовать с такой точностью мышление самых ужасных, редко встречающихся преступников?
— Убивать людей таким образом — это уже что-то чрезмерное, звериное, — сказал Монро строгим голосом. — В момент убийства себе подобного существа человеком движет самый древний инстинкт. Человек перестает быть человеком, он становится животным, хищником. Все это очень, очень сурово. Как человек может прийти к тому, чтобы убивать другого с таким удовольствием просто потому, что он пребывает во фрустрации?
Чувствовалось, что слова Энн каким-то образом соотнеслись с личным опытом самого Монро.
— Личность формируется, как быстрая речка, с первых дней своей жизни, — продолжила Энн. — Вначале это только тонкая струйка, сбегающая с гор. И, в зависимости от количества притоков, впадающих в нее, она или станет широкой, бурной рекой, или останется ручейком. Но бывает, что моральные травмы изменяют ход развития личности, направление течения. Появляется трещина, которая, углубляясь, меняет течение, или падающая в русло этой реки преграда вынуждает ее разделиться, чтобы выжить, или уйти вниз и превратиться в подземный поток. Так как, что бы ни происходило, личность подобна водному потоку, она должна развиваться с самого начала, от истока, длиться и вписываться во время в течение жизни. Сегодня специалисты только начинают разбираться, как формируется наше поведение, начинают изучать наши неблаговидные поступки, — большинство из нас подвержены неврозам, но «в пределах нормы», — однако что происходит с людьми, которые развиваются по-другому, встречая на своем пути слишком много препятствий, которые они должны преодолевать, будучи еще слабыми ручейками? В каком виде они достигнут моря? Какими дорогами они должны идти, чтобы выжить? И есть ли специалисты, которые могут гордиться тем, что умеют объяснить течение подземных вод и их состав?