— Чтобы избавиться от врагов, — ответил он и обернулся на нее. — А вы, мисс Доусон? Почему вы стали медсестрой?

— По призванию, — солгала она.

Чтобы быть как можно ближе к страданиям. Чтобы видеть и бередить раненые души, чтобы изучать то состояние, в каком люди наиболее искренни: при неотвратимости смерти.

— У вас у обоих есть жены? — продолжала она, вернув себе право задавать вопросы.

Оба солдата отрицательно покачали головой. Ангус Донован был помолвлен, а Конрад признался, что у него есть нескольких подружек в разных местах. Энн поняла, что ВП привлекает нестандартных людей. Большинство солдат, с которыми она сталкивалась прежде, женились, несмотря на молодость, и эту поспешность она приписывала войне.

— А вы хорошо знаете лейтенанта Фревена?

— Да уже почти четыре года, — ответил Конрад. — Это… особенный человек.

— Я так и думала: он не такой, как все, правда ведь? А откуда у него… ну, эта способность выявлять преступников? Он с такой точностью умеет поставить себя на их место, когда анализирует ситуацию преступления!

— Это как раз то, что он называет «языком крови», — объяснил Донован, недавно познакомившийся с методикой лейтенанта.

Энн заметила усмешку Конрада.

— Почему вы улыбаетесь?

Он повернулся к ней:

— Я не улыбаюсь.

— Улыбались, уголками губ, я наблюдательная!

Конрад медленно покачал головой, иронично и в то же время задумчиво.

— Ну, это по поводу того, что… лейтенант не такой, как все, вот и все.

Энн ухмыльнулась.

— Надо бы развить эту тему, вы об этом говорите или чересчур много, или почти ничего!

После этих слов на лице Конрада не осталось и следа иронии.

— А вы действительно не в курсе? — серьезно спросил он.

— Не в курсе чего?

— Ну, того, что… с ним произошло.

Энн посмотрела на Донована, который не казался заинтригованным, тот знал, что имеет в виду Конрад. Он даже заметил:

— Несчастный случай.

— Но некоторые, когда говорят об этом, употребляют другое словосочетание, — сказал Конрад, не сводя глаз с дороги.

Энн замерла, поняв наконец, что сейчас, кажется, узнает самое главное из жизни лейтенанта.

— С ним произошел несчастный случай? Что это за история?

— Не с ним, с его женой. Два года назад, как-то вечером, она упала с лестницы, когда он был в увольнении. Они оба немного выпили. Он поднялся на второй этаж первым, а она, когда стала подниматься вслед за ним, споткнулась и скатилась вниз по ступенькам. Она умерла у него на руках.

Энн машинально поднесла руку ко рту.

— Скверная история, — продолжал Конрад. — К этому времени лейтенант уже расследовал несколько преступлений, еще не очень много, но уже был виден его талант следователя. После смерти Патти он представил официальное требование о проведении расследования, чтобы с него сняли подозрения в причастности к ее смерти. И я думаю, что с самого начала… в этом было что-то эмпатическое, он часто использует этот термин. Внутренний отзыв даже на самые худшие человеческие чувства. Но после смерти его жены… это усилилось. Это сродни тому, как если бы печаль открыла другую дверцу в его сознании и умении действовать.

Донован уже слышал этот рассказ, но и сейчас слушал как зачарованный, словно боялся пропустить хотя бы одно слово.

— Я думаю, что лейтенант может понять природу грусти и отчаяния, которые есть в душе каждого преступника, поскольку это есть и в его душе. И это добавляется к его знаниям о том, как действовать.

Дождь неистово бил в лобовое стекло, рисуя на нем прозрачные кривые, искажающие серо-черный пейзаж.

Энн слово за словом обдумывала сказанное Конрадом. Она чувствовала, что задыхается, и усилием воли восстановила правильное дыхание.

— Сейчас вы намекнули, что некоторые не считают, что это был несчастный случай, так ведь? — быстро спросила она.

— Всегда есть злые языки, твердящие о худшем и пытающиеся испортить другому репутацию. Знаете, чем дольше длится война, тем чаще я думаю, что человек — это дикий пес. Когда один из нас падает, рядом всегда оказываются группы, своры, спешащие придавить упавшего. Раненый — это легкая добыча. И его рвут все, кто могут, если не клыками, то сарказмом, слухами.

— Вы хотите сказать, что некоторые утверждают, что лейтенант мог… убить свою жену?

— Так иногда говорят.

Энн почувствовала, как внутри у нее поднимается гнев.

— Как…

Конрад опередил ее:

— Ревность или, точнее, тот животный инстинкт, о котором я вам говорю, проявляющийся, когда человек спотыкается. Они думают, что лейтенант нигде не мог получить свои «странные знания». И эта способность к эмпатии — результат опыта и многих часов занятий психологией, но они утверждают, что это потому, что он не святой, что в нем кроются гнилые корни, которые привели его к преступлению. Это человек, впечатляющий своей внешностью, всегда спокойный, и они боятся, что в нем кроется подавленная жестокость, которая однажды ночью обрушилась на его жену.

— Глупо и подло так обвинять человека без всякой причины!

Конрад в знак согласия покивал, как бы подчеркивая возмущение медсестры.

— Не всегда все было просто с Патти, можно даже сказать, что они часто спорили, иногда на повышенных тонах, но… какая молодая, страстная семейная пара живет по-другому, а? И семейные ссоры не приводят к убийству. Это лишь говорит о том, что люди всегда будут болтать за вашей спиной.

Чтобы согреться, Энн поджала под себя ноги.

— А что вы сами думаете об этом?

— Я? — удивился Конрад. — Что я могу ответить вам? Я работаю с ним! Я вижу, как он действует, я ценю его и как человека, и как лейтенанта. Что вы хотите, чтобы я думал о нем?

— Однако особенность слухов состоит в том, что они порождают сомнения, — а вам никогда не приходилось сомневаться?

Конрад пристально смотрел на дорогу сквозь пелену дождя, Донован следил за ним, ожидая ответа.

— Он понимает психологию убийц, которая выше моего понимания, это все, что я могу ответить вам, мисс. Он, как никто, умеет ставить себя на их место. Что до остального, я не задаюсь никакими вопросами.

33

Аванпост находился в городке, уцелевшем от снарядов и бомб. Ратуша служила главным штабом, зал торжеств приспособили под полевой госпиталь, а ВП не оставалось ничего другого, как разместиться в церкви, в последнем большом здании, которое могло служить тюрьмой. Улицы были заполнены людьми в форме, военными транспортными средствами и бронемашинами, заставлявшими местных жителей прятаться, наблюдая весь этот воинственный парад, проходящий перед их окнами. Кое-кто из горожан размахивал флажками в знак победы, но ожесточенность и частота столкновений на протяжении почти десяти километров южнее внушали определенную сдержанность. Но даже самые смелые, увидев окровавленные носилки и вопящих от боли людей, которых везли с фронта, вскоре отправились по домам. Все это было совсем не похоже на обещанное ликование.