Люси Скайбридж – действительно моя дочь. Она не только спаслась от самолета, не только сумела последовать за мной и выбраться из разрушающейся башни, она смогла вовремя покинуть меня и сбежать с этой обреченной на гибель планеты.
Я никогда ее не увижу. Она меня никогда не увидит. Она проживет, как минимум, десять или пятнадцать тысяч лет, я же угасну согласно среднестатистическим нормам протяженности жизни обитателей Земли.
Никто никогда ничего не узнает.
Никто не захочет этого допустить.
И я в конце концов убеждаю себя в том, что так будет лучше. Мы с ней связаны Бесконечностью, любовью отца и дочери, обрушивающимися башнями во всех мирах, где есть башни, самолеты, войны. Где есть люди.
Здесь все по-прежнему такое белое. Белое, как пыль, покрывавшая Южный Манхэттен в то время, когда я спасал свою дочь из пылающей башни.
Бедные люди. Бедные полицейские. Бедные врачи. Бедный профессор Блумберг.
Они не только не верят, никогда не поверят и никогда не верили мне, но и верят, что я им верю. Они верят, что я думаю, что мое «состояние улучшается». Они верят, что я доверяю их людской земной медицине. Они верят, что я верю в их мир.
Они ничего не знают. Вернее, они знают очень мало, а это еще хуже.
Они никогда не смогут понять, но будут убеждены в обратном.
Они никогда не смогут ее найти. Они даже не способны различить чуть странноватый свет в небе своей уверенности. Я – здесь, но моя дочь находится отсюда на расстоянии, которое они не в состоянии даже себе вообразить.
Они упрятали меня в свой мир, но моя дочь отныне принадлежит всем мирам, кроме этого.
Вот уже три года я живу здесь, взаперти. Я решил заняться единственным достойным родом деятельности в этом уголке Вселенной: писать. Я вновь принялся за создание автобиографической библиотеки. Если мне немного повезет, я должен дожить, а может быть, и пережить середину их двадцать первого века, с его башнями, самолетами и Нулевыми Отметками.
Медсестры добры ко мне. Натан Блумберг и вправду делает все что в его силах.
Их мир делает все что в его силах, чтобы принять меня, отвергая при этом правду, которую я несу с собой.
Их общество делает все что в его силах, чтобы разрушить себя, отвергая всю ложь, которой оно пропитано.
Возможно, в конечном счете мы когда-нибудь договоримся.
«Джеймс Куртис Уильямсон», Ньюарк
Нейропсихиатрическая клиника Блумберга и Уотерманна
Медицинский исследовательский центр
7 июня 2007 года
Don’t think twice, it’s allright [38] .
Боб Дилан
Я проснулся в комнате. Погода стояла чудесная, с улицы в помещение проникали солнечные волны, сквозь распахнутое окно я заметил голубое небо цвета невыносимой монохромной лазури. Было тепло. Все это напоминало лето.
Я окончательно открыл глаза. Обвел комнату еще слегка мутным взглядом. Картина передо мной предстала действительно прекрасная: луч солнца, небо, горячий воздух, колышущий жалюзи и украшающий потолок и стены радужной игрой причудливых световых узоров.
Все казалось исключительно прекрасным.
Я ничего не узнавал.
Все казалось прекрасным. Но я не знал, что это. Я не знал, где это находится. Я даже не знал, в каком времени это происходит.
Солнце покрывало золотом все видимые предметы, но что-то невидимое исчезло из программы моего мозга.
Вне всякого сомнения, я только что проснулся в этой кровати.
Но я не знал даже, кто я такой.
Я был человеком в трусах и майке, белых, как стены комнаты, как простыни на кровати, на которой проснулся. На самом деле я ощущал себя таким же голым, как если бы оказался вовсе без одежды.
Я знал вроде бы все, что должен знать человек об этом мире.
У меня даже имелись воспоминания. Честно говоря, похожие скорее на какую-то чехарду впечатлений.
Казалось, я мог строить планы. Я знал прошлое, настоящее, будущее.
Но я не знал одной важной вещи, которую должен знать каждый человек.
Кто я? Моя личность. Тайна. Хуже того, секрет, забытый его обладателем.
Комната белая, утреннее солнце белое, моя память более чем белая. Она – чистое ничто.
Я – тело, у меня есть разум, я что-то знаю. Я знаю, что такое комната, кровать, стены, окно, майка, солнце, небо, время, пространство, свет, ночь, сон, пробуждение.
Я знаю, что я – человеческое существо. Я знаю, что такое человеческое существо. Я знаю, что нахожусь в гостинице. Я знаю, что такое гостиница, я нахожусь в одной из ее комнат. Я умею составлять фразы, производить вычисления, я испытываю какие-то чувства. Я действительно человеческое существо.
Но ничто во мне, кажется, не может полностью соответствовать ни одной из этих категорий.
Мое настоящее – это белизна, белая, как эта комната.
Мое будущее – это такое сияние, которое невозможно выдержать. Оно похоже на солнце, желтым искристым диском появляющееся за жалюзи.
Мое прошлое – полное отсутствие чего бы то ни было, словно нависающее над всем остальным, как это небо абсолютно монохромной синевы, без малейшего следа дымки.
Я подобен месту, в котором проснулся. Я – словно чистая страница, на которой отпечатался мир, заклеймив мой мозг самой структурой Вселенной.
И именно по этой причине я – ничто, просто чистый экран. Мир отпечатывается на мне. А в ответ, словно благодаря отсутствию у меня личности, что-то вписывается в мир, какая-то необычная матрица того, чем я не являюсь.
Я – индивидуум, в этом нет никаких сомнений, но индивидуум без личности. Персона, но персона без имени. Я – человек, но ничто не связывает меня с окружающими, поскольку я оторван от себя самого.
Я – некто, о ком я ничего не знаю. Я не знаю даже истинных масштабов своего незнания. Почти апофатическая форма знания.
Единственное утешение: по крайней мере, я – не ничего. Я – не просто ничто. Я не плыву в небытии, хотя, по всей видимости, я из него выплыл.
Кома?
Я знаю, что это – церебральная смерть.
Я знаю, что она может сделать с мозгом человеческого существа.
Но людей, впавших в кому, не помещают в гостиничные номера, даже благоустроенные. Это я тоже знаю.
Я не в больнице. Я знаю, что такое больница, медсестра, врач, даже знаю, что такое амнезия.