Дома, в котором меня ждет пишущая машинка.

Дома, в котором меня также ждет мое незнакомое «я», мое «другое я».

Они ждут меня вместе. Кстати, разве они не являются в каком-то смысле одной и той же единой сущностью?

Комната бела так же, как и пляж. Она напоминает его обитаемую и обставленную мебелью копию, она – его отблеск, включенный в учет наносимого природе ущерба, она – его заключение в параллелепипедную структуру. Она находится уже не на поверхности планеты, а внутри куба.

Следовательно, ее топология изменилась, она структурируется теперь полом и потолком, не считая смежных помещений, но остается, вернее, продолжает становиться тем, что она есть, – пляжем, поскольку его сущность метастабильна. Это новое понятие только что возникло в моем мозгу, пока я созерцаю пишущую машинку и стопку бумаги, лежащие бок о бок в открытом чемодане у изножья кровати.

Силы, сущность, процесс создания.

Горизонтальный пляж парадоксальным образом кажется поворотной осью всего остального. Из-за него может образоваться перевернутая личина дня и ночи. Пляж, распластанный по глобусу днем, после полуночи рассыпается по противоположным внутренним поверхностям мира, являющегося его отформатированной копией, то есть комнаты.

Перевернутая личина двух этих машин, конечно, я. Благодаря мне пишущей машинке, третьей машине, составленной из двух первых и себя самой, удается существовать, то есть записывать слова на бумагу.

Я не знаю, кто задумал этот эксперимент, в котором я невольно выступаю в роли подопытного кролика, но создается впечатление, что этот кто-то может создавать и разрушать миры по своему усмотрению.

Во всяком случае, создается впечатление, что он делает все для того, чтобы заставить нас поверить в это.

Четвертый день: бесконечность в кубе

Сон долго не приходил. Я постоянно смотрел то на открытый чемодан в изножье кровати, то на маленький радиобудильник «сони» кубической формы, стоявший на ночном столике и с цифровой точностью отмечавший время красными светодиодами.

Чемодан, появившийся ниоткуда, но найденный в доме, будильник, сияющий ярко-красными минутами, пишущая машинка, готовящаяся нанести синюю татуировку на белую бумагу. Синхронизированные фазы одного и того же процесса. Процесса создания цельной личности, с прошлым, с настоящим, с будущим, заключенными в машине, в сети прерываний, придающими смысл всему.

Пляж, преображенный в свою следующую форму, в комнату. И я среди них, среди ночи, среди двух миров. Словно среди себя самого. Почти неразличимый мост перекинут между двумя «я». Между «я», которые уже не знакомы, которые не могут узнать друг друга, которые прекратили сотрудничество. «Я» дневное, «я» ночное, «я» пляжа, «я» комнаты, «я», позволяющее миру отпечатываться в нем, «я», записывающее эксперимент при помощи пишущей машинки. Они разные, смещенные по фазам, разобщенные. Они, кажется, иногда, во время призрачных пересечений, могут сталкиваться, но разъединены по определению. Моя жизнь в поступке, то есть в письме, мое высшее мастерство должны помочь им снова слиться воедино.

Существует процесс. И процессор – я.

Часы идут, как на пляже, но в полутьме комнаты; в полутьме кубического пляжа они принимают вид красных светодиодов.

Часы идут. Я – процессор. Красные цифры в ночи. Я – пишущая машинка, способная объединить две разобщенные машины моей личности. Я – то, что натянуто между двумя пределами Бесконечности.

Часы идут. Сон не приходит. Я словно нахожусь в разгаре дня на пляже. Мне кажется, что потемки комнаты содержат еще более яркий свет.

Часы идут. Полночь приближается. Я по-прежнему вижу открытый чемодан, стопку бумаги и «ремингтон», ожидающие меня в изножье кровати. Мои глаза периодически закрываются. Я клюю носом. Постепенно темнота охватывает все. Я погружаюсь в дремоту. Я погружаюсь в спрятанный свет Черной комнаты.

Часы остановились.

Я иду навстречу им.

Я.

Наконец.

Я – там. Это – я. Я – это я. Я подключился к процессу, я – действующий процессор. Я – это я.

Я вернулся к себе самому, я стал тем, что я есть, я снова то, чем я становлюсь.

Я.

Наконец.

Но возвращающийся мир рассыпался на десинхронизированные, разъединенные, распыленные фрагменты. Мне удается удержать вместе две машины моей личности. Удается, потому что я сижу на полу перед пишущей машинкой, прислонившись к спинке кровати. Я произвожу разделительный синтез, начинаю снова становиться собой. Пока я стучу по клавишам пишущей машинки, ослепляющий свет воспламеняет мой разум. Черная комната превращается в Пылающую комнату, весь мир вокруг взрывается туманными огнями.

Пишущая машинка сделалась органом моего тела. Я чувствую световые, призрачные связки, переплетения нервов и сухожилий, тихо пульсирующих в монохромии лазера, потом различаю почти невидимую сеть, мерцающую в радужном лунном свете, сплетенную из тысяч нитей, более тонких, чем волос или оптическое волокно, практически бесплотных, словно собирающихся ежесекундно исчезнуть. Я знаю, что это такое. Нейронные моноклоновые структуры.

Сеть нейронов, толщиной в несколько клеток.

Это они в тот момент, когда пляж превращается в Черную комнату, делают из пишущей машинки мой второй мозг, метакору головного мозга, которая отличает меня от меня самого и позволяет лучше соединиться с тем другим, что живет во мне.

Благодаря этому устройству я могу писать. Я могу написать о том, кто я, я смогу написать о том, откуда я пришел и куда направляюсь, я опишу самого себя на бумаге, я – сюжет и автор, сюжет/автор, собирающий обрывки своего уничтоженного существования, автор/сюжет, стремящийся к Бесконечности, из которой он составлен.

Я, роман/человек в пространстве комнаты, во времени после/полуночи, способный открыть свою собственную историю, придумав ее.

У меня просто не будет времени продолжать жить, странным образом сознательно, но во сне. Нет, у меня не будет времени. Потому что здесь время – это свет, скрывающий темноту. Темноту комнаты.

Комнаты, в которой я просыпаюсь, комнаты, которая уже является не только комнатой, белой комнатой просыпающегося дня.

Белой комнатой, в которой меня ждут чемодан, пишущая машинка и ночное творчество.

Белая комната, являющаяся ночным пляжем моего существования.

Все стоит на местах. Все, кроме меня, как обычно.

Лежит добрый десяток страниц, напечатанных ночью.

Пишущая машинка все так же невозмутимо и торжественно стоит рядом с ними. Все аккуратно сложено, безукоризненно пронумеровано. Написаны уже три главы. Три главы, повествующие об эксперименте, который я переживаю.

По-прежнему никакого ясного ответа, никакого следа, никакого намека, ни малейшей подсказки.