– Бессмертны, – сказал Бомарше.
«Гражданин Фуше вновь издал знакомое кудахтанье, означавшее смех».
– Однако вернемся к вашим бумагам. Тогда падение Робеспьера избавило вас от их конфискации. И скажу откровенно, я не знаю, где вы теперь их прячете. Но уверен, вы познакомите меня с вашим богатством, ибо я со своей стороны предоставлю в ваше распоряжение весьма любопытные документы. Это целая коллекция полицейских донесений… о вас! Целая «Жизнь гражданина Бомарше»…
– В доносах.
– Именно!
– В скольких томах?
– Не обижу… Много, очень много. Причем не поймешь, чего больше – донесений от агентов или от коллег-литераторов.
– Что делать – эпоха… Я всегда говорил: если когда-нибудь издадут воистину полные собрания сочинений наших писателей, самым объемистым у многих станет последний том. С золотым тиснением: «Письма и доносы».
– И хронология впечатляет. Первые доносы относятся ко времени вашей молодости. По распоряжению покойного короля Людовика Пятнадцатого, сразу после того как вы, совсем молодой человек… вам было двадцать пять лет и три месяца… взялись учить сестер короля играть на арфе, за вами начал следить тайный агент Барро. А после того как вы стали известным литератором, ваш хороший знакомец, шеф полиции господин де Сартин… видимо, он глубоко ценил вас и оттого назначил следить за вами сразу троих. В том числе одного вашего близкого друга. Мне не хотелось бы разрушать ваши иллюзии… я его не назову… тем более что он был гильотинирован в девяносто третьем году. «О покойниках – только хорошее»… А после падения короля, по личному предписанию… да, да, столь ценившего вас Дантона, за вами надзирал секретарь революционного Трибунала гражданин Напье с целой командой осведомителей.
– Напье?! – вдруг оживился Бомарше.
– Да, тот самый, который был при казни Антуанетты… И хотя после революции количество осведомителей резко увеличилось, в девяносто четвертом году в вашем деле возникает некая печальная пустота. Что делать – Напье был гильотинирован вместе с помощниками… А Робеспьер уже никого не назначал следить за вами, ибо предназначил вас для эшафота. Но потом и сам Робеспьер…
– Увы. Да и я вместо гильотины…
– Отправились за границу. Оттого возник печальный промежуток… Но теперь и я кого-нибудь вам назначу.
«Последнюю фразу Фуше произнес застенчиво».
Бомарше странно улыбнулся и сказал:
– Вы думаете? – он помолчал и добавил: – Однако какая поучительная, какая горькая история…
– Именно. Люди, о которых вы ничего не знали…
– Но которые все знали обо мне…
– Эти столь близкие к вам люди…
– Которые столько трудились и, безвестные, уходили из жизни, даже не оплаканные мною… Что ж, вы уже говорили: смертны люди, но не доносы. «Ваша Вечность» – так обращались к цезарям. На вашем месте я так же обращался бы к стукачам.
– К доносителям! Но вернемся к содержанию богатого наследия, которое я от них получил. Эти донесения – единственно правдивая, хотя и тайная биография великого Бомарше. Я готов вкратце ее поведать, чтобы вы могли сами судить о выгодах сделки, которую я предлагаю. Товар лицом…
– Точнее, задницей. Грязной задницей.
– Как легко с вами разговаривать! Сразу видно, что вы успешно занимались торговлей… Итак, начинаем сначала. У Андре Шарля Карона родился сын Пьер Огюстен. Пока еще – Карон…
«Что Бомарше кого-то отравил…»
– Кстати, отличное начало пьесы, – сказал Бомарше. – Занавес открывается – и долго бьют часы… Ибо рождение Бомарше случилось ровно в пять часов. Во всех комнатах у отца-часовщика били по очереди чуть отстающие друг от друга часы. Надеюсь, что хотя бы в это время за мной…
– Верно. Тогда за вами никто не следил.
– Неужели я мочил пеленки в одиночестве, без доносов? Как скучно!
– Ничего, маленький Карон скоро вырастет… Вы хотите что-то добавить?
– Добавлю. В то время вместо осведомителей рядом со мной был мой гений. Совсем юным я изобрел анкерный спуск, который позволил делать часы маленькими и плоскими. Это восхитило всех дам, обожавших носить часы, а как известно, тогда Францией правили дамы.. Но открытие у юноши, почти мальчика, попытались похитить. И кто? Лепот, первый часовщик Франции, член Академии.
– Видите, как плохо быть одному. А если бы рядом были мы? Король сразу получил бы от нас правдивую информацию. И вам не пришлось бы начинать жизнь с того, чтобы показывать миру воистину волчьи зубы – биться в одиночку с уважаемым членом Академии.
– Согласен. Но, несмотря на неравные силы, безвестный юноша отбил свое изобретение. В двадцать лет я – первый часовщик Франции.
– Я даже думаю: когда вы рылись в часах… в этих маленьких колесиках, которые так хитро передают движение друг другу… вы и научились интригам. И тогда-то юный хитрец задумал сделать крохотные часики для мадам Помпадур. Это был путь во дворец… где вас уже ждали наши люди… Я могу сообщить вам число, когда вы объявили, что усовершенствовали арфу. Могу назвать точную дату, когда сестры короля захотели узнать, как звучит новый инструмент и какого числа вы явились в Версаль сие продемонстрировать. Все зафиксировано. Теперь в вашей жизни наступил порядок… Кстати, все принцессы, начиная с мадемуазель Аделаиды, были очень нехороши собой. И появление такого опасного молодого человека… высок, тонок, хорош собой, блестящий собеседник… именно так вас описывает первое донесение. По этому доносу…
– …можно заказать правдивый портрет.
– Браво! Вы начали понимать пользу доносов.
– Да, я увлечен.
– Короче, ваша внешность вызвала опасения за сохранность королевских сестер… я имею в виду их девственность. Обеспокоенный король просил неотступно следить за ходом уроков. И он не ошибся. Согласно донесению номер шесть, страница двенадцать, уже на третьем уроке вы попытались соблазнить одну из перезрелых девиц.
– Я тогда сходил с ума от женщин. Возраст…
– Этот возраст у вас никогда не проходил.
Но Бомарше будто не слышал, он грезил вслух:
– Я сходил с ума от одного шелеста женского платья… от женской ножки… от запаха женщины… Полная Аделаида душилась… это был такой нежный аромат цветков на тонких стеблях… она хотела казаться эфирнее… Две другие, стройные и тощие, напротив, употребляли пряные возбуждающие духи – амбру и мускус.
И звук моей арфы тонул в шлейфе их запахов. Я не выдержал… Был вечер… мы остались вдвоем с Аделаидой. Во время игры на клавесине наши руки соприкоснулись. Принцесса задрожала… Я схватил ее и поцеловал. И ответ на мой поцелуй был самый прилежный. Но прическа! Я был неопытен. Эти огромные прически… У нее, помню, была в виде сада с живыми цветами… она требовала многих часов работы. Великое и вечное правило: «Женщина может простить вам все, кроме испорченной прически!» При страстном поцелуе я разрушил это чудо искусства! Проклятье!