– Да ведь ее уже несколько лет как нет в живых, – заметил Эдмунд, – а ее муж не имеет на наследство никаких прав.
– Нет, но он предъявляет иск от имени своей дочери.
Оба молодых человека одновременно взглянули друг на друга, и Эдмунд, словно ужаленный, привскочил на месте.
– Своей дочери? Значит, у него есть дочь?
– Конечно! Девушка лет восемнадцати, насколько я знаю.
– Значит, эта барышня и я – враждующие претенденты на наследство?
– Разумеется! Но что тебя вдруг так заинтересовало?
– Победа, я нашел ее! – воскликнул Эдмунд. – Освальд, ведь это наша вчерашняя очаровательная незнакомка. Вот почему наша встреча показалась ей такой смешной; вот почему она отказалась назвать нам свое имя; вот откуда намек на отношения между нами!.. Все это сходится точь-в-точь! Теперь в этом нет ни малейшего сомнения.
– Не скажешь ли ты мне, наконец, что все это значит? – спросила графиня, очевидно, находившая такое оживление сына весьма не подходящим к случаю.
– Конечно, мама, сейчас же! Мы познакомились вчера с одной молодой особой, или – вернее – я познакомился с ней, потому что Освальд, по своему обыкновению, нисколько не интересовался этим. Ну, зато я старался за нас обоих. – И молодой граф со всеми подробностями начал рассказывать о вчерашнем приключении, откровенно радуясь тому, что открыл инкогнито своей прекрасной незнакомки.
Несмотря на это, ему не удалось вызвать улыбку на лице матери. Она молча слушала его и, когда он закончил свой воодушевленный рассказ, сказала ледяным тоном:
– По-видимому, ты смотришь на эту встречу как на развлечение. Мне на твоем месте она показалась бы очень неприятной. Неприятно сталкиваться с лицами, с которыми находишься во враждебных отношениях.
– Враждебных? – воскликнул Эдмунд. – К восемнадцатилетним девушкам я никогда не отношусь враждебно, а к этой и подавно, хотя бы она даже претендовала на самый Эттерсберг. Я с удовольствием положил бы к ее ногам весь Дорнау, если бы…
– Прошу тебя, Эдмунд, не относиться к это-му с таким легкомыслием, – перебила его графиня. – Я знаю, ты любишь подобные глупости, но речь идет о серьезных вещах. Процесс ведется противниками с ожесточением и враждебностью, исключающими всякие личные отношения. Я надеюсь, что ты поймешь это и будешь решительно избегать дальнейших встреч. Я требую этого.
С этими словами она поднялась и, чтобы сын не сомневался относительно ее крайнего недовольства, вышла из комнаты.
Молодой владелец майората, о высоком положении которого мать напоминала при каждом случае, по-видимому, еще далеко не вышел из-под опеки, так как не пытался возражать ей, хотя процесс касался, собственно, его одного.
– Этого надо было ждать, – промолвил Освальд, когда за графиней закрылась дверь. – Почему ты не замолчал вовремя?
– Да мог ли я знать, что мою откровенность примут так немилостиво? По-видимому, с этим Рюстовом идет настоящая война. Но это не имеет значения, я все-таки отправлюсь в Бруннек.
Освальд уронил бумаги, просмотром которых занялся.
– Не хочешь ли ты нанести визит советнику?
– Конечно, хочу! Неужели ты думаешь, я откажусь от этого очаровательного знакомства, потому что наши адвокаты ведут процесс, который для меня, по существу, в высшей степени безразличен? Наоборот, я воспользуюсь случаем, чтобы представиться моей прекрасной противнице в качестве врага и ответчика. На этих днях я отправлюсь туда.
– Советник вышвырнет тебя за дверь, – сухо заметил Освальд. – Своей невероятной грубостью он известен всем.
– В таком случае тем вежливее буду я! На отца такой дочери я вообще обижаться не могу, да, наконец, и у этого медведя есть же, вероятно, какие-нибудь человеческие чувства. Не смотри так мрачно, Освальд! Может быть, ты ревнуешь? В таком случае ты волен ехать со мной и сам попытать свое счастье.
– Избавь меня от подобных комедий! – холодно ответил Освальд, поднимаясь с места и отходя к окну.
В его движениях и тоне слышалось с трудом скрываемое раздражение.
– Как хочешь! Но еще одно! – Молодой граф внезапно стал серьезным. Озабоченно взглянув на дверь соседней комнаты, он продолжал: – Не рассказывай пока о своих планах на будущее! Почва для них далеко не благоприятна. Я хотел прозондировать ее и облегчить тебе неизбежное объяснение, но это вызвало такую бурю, что я предпочел умолчать о том, что знаю.
– К чему это? В ближайшее время мне придется поговорить об этом с тетей. Я не вижу никакой пользы от отсрочки.
– Ну можешь ты помолчать, по крайней мере, с неделю? – сердито воскликнул Эдмунд. – Моя голова занята сейчас совсем другим, и у меня нет никакой охоты все время быть в качестве ангела-примирителя между тобой и мамой.
– Разве я тебя просил об этом? – спросил Освальд так резко, что граф вздрогнул.
– Освальд, ты заходишь слишком далеко. Правда, я привык к тому, что ты всегда отталкиваешь меня подобным образом, и действительно не понимаю, почему выношу от тебя то, чего никогда не простил бы никому другому.
– Потому что во мне ты видишь униженного, зависимого родственника и чувствуешь себя обязанным быть великодушным по отношению… к бедному двоюродному брату.
В этих словах слышалась такая безграничная горечь, что Эдмунд сразу же успокоился.
– Ты обиделся, – примирительно промолвил он. – И ты прав. Но почему же за вчерашнее ты заставляешь отвечать меня? Я ведь совсем не виноват в этом! Ты знаешь, я не могу серьезно противоречить маме, хотя решительно не согласен с ней. Но в этом случае она уступит; или твои комнаты будут завтра же находиться рядом с моими, или я сам перееду в боковой флигель и поселюсь у тебя, несмотря ни на пыль, ни на летучих мышей.
Горькое выражение исчезло с лица Освальда, и он заговорил мягче:
– Ты, конечно, был бы в состоянии сделать это, но оставь, пожалуйста, Эдмунд! Право, не важно, где я буду жить эти несколько месяцев своего пребывания здесь. Во флигеле очень спокойно и удобно заниматься. Мне там гораздо приятнее, чем здесь, в вашем замке.
– «В вашем замке»! – повторил задетый за живое Эдмунд. – Как будто он не был когда-то родным и тебе! Но ты именно стараешься показать нам, что ты – чужой. На тебе, Освальд, лежит немалая часть вины за те мучительные отношения, которые создались между тобой и моей матерью; ты никогда не выказывал к ней ни расположения, ни уступчивости. Не-ужели ты не можешь пересилить себя?
– Там, где требуется слепое подчинение, твердое нет, даже если бы речь шла о всем моем будущем!
– Ну, в таком случае в самом недалеком будущем нам снова надо ждать семейной сцены! – уныло промолвил Эдмунд. – Значит, ты не хочешь менять комнату?
– Нет!
– Как хочешь! Прощай!
Эдмунд направился к двери, но еще не дошел до нее, как Освальд поспешно вышел из оконной ниши и последовал за ним.