– Извини, Эстер, но я не могу позволить Имоджен приходить в такое место. Для нее это было бы ужасным потрясением. Она никогда не сможет его забыть и мысленно будет вновь и вновь возвращаться к этому. У нее начнутся кошмары. Мой долг – по мере возможности оберегать ее. И я постоянно стремлюсь его исполнять. – На лице мужчины при этих словах отразилось страдание, как будто и сам он в этот момент испытывал душевную и телесную боль.
– Да, это кошмар, – сдавленно проговорила мисс Лэттерли. – Меня он тоже преследует. Но я просыпаюсь после него не в собственной постели в уютном доме, где есть кому заботиться обо мне и оберегать от жизненных тягот. Я и наяву оказываюсь там же, и впереди у меня – долгий холодный день, а потом еще один и еще!
Лицо Чарльза замкнулось, словно он стремился защититься от непосильного груза правды:
– Я это знаю, Эстер. Но ни Имоджен, ни я в этом не виноваты. Ты сама избрала эту дорогу. Я сделал все возможное, чтобы тебя отговорить. Сколько раз я убеждал тебя выйти замуж, когда тебе делали предложения или готовы были сделать, если бы ты подала хоть малейшую надежду! Но ты не желала слушать. Боюсь, теперь поздно. Даже если все обойдется, о чем я не перестаю молиться, и ты будешь признана абсолютно невиновной, вряд ли тебе удастся найти достойную партию – разве что какого-нибудь вдовца, ищущего приличную женщину, чтобы…
– Я не хочу выходить за какого-нибудь вдовца, чтобы вести его дом! – воскликнула заключенная со слезами в голосе. – Уж лучше наняться в экономки… сохраняя собственное достоинство и право в любой момент уволиться… чем выходить замуж за человека, притворяющегося, что он тебя любит, а на самом деле желающего получить бесплатную прислугу. Мне-то нужна только крыша над головой и кусок хлеба!
Побледнев, Чарльз встал. Лицо его стало жестким.
– Очень многие семьи создаются по расчету. Со временем зачастую приходит и взаимное уважение. В этом нет ущерба для достоинства. – Его губы тронула улыбка. – Для женщины – существа, по твоим словам, столь практичного – ты слишком романтична. Ты – самое непрактичное создание, какое мне доводилось встречать.
Эстер тоже поднялась, слишком взволнованная, чтобы отвечать.
– В следующий раз я принесу тебе мыло. Прошу тебя… Пожалуйста, не впадай в отчаяние, – смущенно произнес ее брат таким тоном, словно говорилось это не столько от души, сколько по обязанности. – Мистер Рэтбоун – лучший из…
– Знаю! – перебила его сиделка, не в силах больше выносить его неискренности. – Спасибо, что пришел.
Чарльз шагнул к сестре с намерением поцеловать ее в щеку, но та резко отшатнулась. В первый момент он удивился, но тут же предпочел истолковать ее отказ как знак того, что он может наконец прервать как перепалку, так и сам его визит.
– До свидания… до скорого свидания, – проговорил он, повернувшись к двери, и начал колотить в нее, призывая надзирательницу выпустить его.
Очередной посетитель появился у Эстер лишь на другой день. На сей раз им оказался Оливер Рэтбоун. Девушка была слишком расстроена, чтобы обрадоваться его приходу, и это ясно читалось на ее лице. Едва успев поздороваться, она с тяжелым сердцем поняла, что и его настроение не лучше.
– В чем дело? – с дрожью спросила она. Ей казалось, что все чувства в ней уже умерли, и все же в эту минуту ее охватил страх. – Что случилось?
Они стояли лицом к лицу посреди беленой комнаты, всю обстановку которой составляли стол и деревянные стулья. Адвокат взял заключенную за руки. Это был не рассчитанный, а чисто инстинктивный жест, теплота которого лишь усилила тревогу мисс Лэттерли. Во рту у нее пересохло. Она хотела повторить вопрос, но язык не слушался ее.
– Решено, что вас будут судить в Шотландии, – очень тихо проговорил Оливер. – В Эдинбурге. Я лишен возможности протестовать. Они считают, что использованный яд – шотландского происхождения, а поскольку мы настаиваем, что он и в самом деле приготовлен в доме Фэррелайнов и вы не имеете к этому никакого отношения, получается, что это – чисто шотландское преступление. Мне очень жаль.
Эстер была в недоумении. Ну и что? Юрист выглядел подавленным, но она не могла понять, из-за чего.
Рэтбоун поднял на нее полный скорби взгляд темных глаз:
– Вас будут судить по шотландским законам. Я – англичанин. Я не могу представлять ваши интересы в суде.
Теперь Лэттерли наконец поняла. Ощущение было такое, словно ее ударили по голове. Одним махом у нее отнимали единственную поддержку, оставляя в полном одиночестве. Потрясение лишило ее способности не только говорить, но даже плакать.
Оливер так стиснул ей руку, что ей стало больно, и только эта боль связывала Эстер с внешним миром, принося едва ли не облегчение.
– Мы найдем лучшего шотландского адвоката, – продолжал ее посетитель. Голос его как будто доносился откуда-то издалека. – Калландра, конечно, оплатит его услуги. И не вздумайте возражать! Когда-нибудь сочтетесь. Я, разумеется, тоже приеду в Эдинбург и, насколько смогу, буду помогать ему советами. Но выступать в суде должен он, даже если при этом он будет порой говорить мои слова.
Медичка хотела спросить, нет ли все же какой-нибудь возможности оставить ведение дела за Оливером. Ей были знакомы его искусство, сила его логики, его обаяние и хитрость змеи, притворяющейся безвредной и внезапно разящей насмерть. В этом человеке была последняя остающаяся у нее крупица надежды. Но она знала также, что он не стал бы говорить ей о случившемся, не испробовав прежде все доступные средства. Он уже предпринял все возможные шаги и не добился успеха. Противиться неизбежному наивно и бесполезно. Лучше смириться и поберечь силы для предстоящей борьбы.
– Понимаю… – вздохнула девушка.
Рэтбоун не нашелся, что сказать. Он молча шагнул вперед, крепко обнял Эстер и застыл в неподвижности. Он не гладил ее волос, не прикасался к ее щеке, а просто держал ее в объятиях.
Прошло три практически бесплодных дня, прежде чем Монк вновь явился на обед в дом на Эйнслай-плейс. Все это время он посвятил сбору сведений о репутации Фэррелайнов – интересных, но с точки зрения судьбы Эстер совершенно бесполезных. Это семейство пользовалось уважением и в деловом, и в житейском отношении. Никто не мог сказать о них дурного слова, если не считать легких насмешек, явно продиктованных завистью. Все знали, что Хэмиш основал печатную компанию, вернувшись в Эдинбург из армии вскоре после окончания наполеоновских войн. Гектор не принимал участия в деле ни тогда, ни позже. Насколько известно, он жил на свое военное жалование, продолжая служить до весьма зрелых лет. Время от времени он навещал семью брата и всегда был в ней желанным гостем, а теперь обитает там постоянно в довольстве, какого никогда не смог бы обеспечить себе сам. Он много пьет, даже слишком много, и, по общему мнению, не принимает никакого участия ни в семейных, ни в общественных расходах, но в остальном человек неплохой и никому не причиняет зла. Если семейство готово содержать его, это их личное дело. В каждой семье имеется своя паршивая овца, а если в его поведении и есть что-либо недостойное, это не выходит из четырех стен дома Фэррелайнов.