Она остановила грустный взгляд на Рексе, который бежал по направлению к Доре.
– Говорят, что наука всемогуща, а она даже не может найти способ выпрямить искривленную ножку ребенка.
Паскаль зашевелился. Как все подобные ему люди, он не любил слушать жалобы.
– Хромота Рекса нисколько не будет мешать ему, – сказал он небрежно. – Рост его для его возраста вполне нормальный; по всей вероятности, как и все мы, он будет высокого роста. И он красивый малый.
Рекс посмотрел на них в то время, как говорил его дядя.
Он стоял, освещенный солнцем, на ступеньках террасы так, что недостаток его не был заметен.
Когда Джи взглянула на него, лицо ее приняло мягкое выражение, и рот немного дрогнул.
– Конечно, – сказала она, – можно сделать особые стремена, и так далее; все можно устроить…
– Что, он нервный? – небрежно спросил Пан голосом, в котором уже не слышалось того интереса, с которым он говорил о Доре.
Его инстинктивно отталкивал физический недостаток Рекса: он оскорблял в нем чувство прекрасного, которое он развил в себе почти до болезненности. Мальчик вызывал в нем чувство отвращения, проявляющееся у некоторых людей, когда они видят какую-нибудь ненормальность в жизни или в человеке.
Джи рассмеялась.
– Дорогой Пан! – насмешливо сказала она.
Ее тон и смех заставили Пана насторожиться. Его тщеславие было оскорблено; он привык, чтобы все женщины, как старые, так и молодые, перед ним преклонялись. Немного зажмурив глаза, он сказал с едкой улыбкой:
– Да, это очень грустно, что Дора выше его ростом.
– Дора почти на три года старше Рекса, – резко ответила Джи.
Она встала, подошла к Рексу и, взяв его за руку, пошла с ним, стараясь закрыть его собой от глаз Пана.
Рекс весело пошел с ней. Он обожал ее, не боялся ее, и между ними установились простые дружеские отношения.
Он был вполне еще ребенком и обладал чисто детской беспечностью и прелестью. Про него нельзя было даже сказать, чтобы он был преждевременно развит, и все-таки он обладал какой-то особой понятливостью. Это, может быть, происходило от его недостатка, или же в этом сказывалось постоянное влияние Джи. Кроме того, на его умственном развитии не мог не отразиться кочевой образ жизни, который он вел в течение своего раннего детства.
Джи очень рано выучила его читать, и в возрасте восьми с половиной лет он уже читал все, что ему вздумается. Он очень любил лошадей и бокс и читал все, что касалось этих двух предметов. Кроме того, чисто по-детски он обожал истории с феями и веселые сказки.
В его речи часто встречались иностранные слова: это объяснялось тем, что Эмилия говорила с ним по-испански, а Джи – по-французски. Вообще речь его была замечательно точна, и во всем, что он говорил, чувствовалось сознание собственного достоинства.
Джи с ранних лет внушила ему, что он должен занять в доме пустующее место своего отца; понятно, ему, как всякому ребенку, нравилось разыгрывать роль хозяина. Конечно, при всем его благоразумии и у него бывали дни, когда он капризничал, бесновался, предъявлял чисто детские требования.
Опыт, который произвела Дора с верховой ездой, не давал ему покоя. Он не хотел отставать от нее.
– Джи, – сказал он.
– Что, милый?
– Мне бы тоже хотелось поездить верхом. Что вы об этом думаете?
Джи пожала его руку, которую она держала в своей.
– Ты еще очень мал.
– Я мог бы ездить на совсем-совсем маленьком пони, моя дорогая.
У него было несколько ласкательных названий, которые он применял, только когда разговаривал с Джи, что ее очень трогало.
– А ты не думаешь, что тебе будет страшно?
– Доре ведь не было страшно.
– Дора старше тебя.
– И не все ли равно: если уж будет страшно, то позднее не меньше, чем сейчас!
Он остановился, загораживая ей дорогу, и стал настойчиво просить:
– Я вас прошу, зайдем на минутку в конюшню.
Они зашли. Был как раз полдень: в конюшне никого не было, и только долетавший откуда-то сверху плеск воды нарушал тишину.
– Вот здесь стоит Руфус, – сказал Рекс. – Сэм уверяет, что он бешеный, прямо черт.
Джи рассмеялась и вошла в стойло. Руфус откинул уши, задрожал и стал озираться, выкатив белки глаз.
– Посадите меня на него, посадите, пожалуйста! – попросил Рекс, весь дрожа от возбуждения и теребя рукой свои волосы.
Джи подняла его, но была недостаточно высока, чтобы посадить. Тогда Рекс ухватился за гриву и влез на лошадь. Руфус начал лягаться и бросился к выходу, но Джи загородила ему дорогу; она не знала чувства страха, и, хотя перед ней мелькали в воздухе копыта и она видела перед собой дикие глаза рассерженной лошади, она не двинулась с места.
Рекс вскрикнул, и Руфус как по команде остановился, роя землю копытами и постепенно успокаиваясь.
Джи сняла мальчика; ни тот, ни другая не проронили ни слова. Когда они собрались уходить, они увидели, что Гревиль с Дорой стоят перед воротами конюшни, во дворе; они видели всю сцену.
Джи слегка покраснела; она встретила улыбку Гревиля.
– Ах, ты тоже здесь? Не правда ли, как жарко? Я думаю, пора идти завтракать.
Джи держала Рекса за руку; она почувствовала, как рука его задрожала. Гревиль взглянул на часы, которые были у него на руке, а потом, остановив насмешливый взгляд на Рексе, спросил его:
– Все еще страшно?
– Нет, – ответил Рекс с легкой дрожью в голосе.
Гревиль засмеялся.
– Дора научит тебя, – сказал он, поддразнивая его, – она не боится.
Рекс посмотрел на него в упор твердым взглядом; краска бросилась ему в лицо.
Он высвободил свою руку из руки Джи и, неловко подскочив к Пану, задыхаясь, бросил ему в лицо:
– Вы – вы скотина!
Наступила минута общего молчания, затем Джи повелительным тоном сказала:
– Рекс, немедленно извинись перед дядей.
Рекс взглянул на нее и прочел в ее взгляде немую просьбу; краска медленно сбежала с его лица, и, подойдя к Гревилю, он самым спокойным голосом сказал:
– Дядя Пан, я прошу извинения.
Он постоял еще минуту, а потом медленными шагами пошел один через двор, направляясь к дому. Джи последовала за ним.
Когда Дора и Пан остались одни, она строго посмотрела на него и сказала:
– А знаете, вы в самом деле вели себя безобразно. Мальчики терпеть не могут, когда над ними смеются в присутствии девочек. Взрослые мужчины тоже этого не любят.
– Разве, а почему?