Конечно, любовь ее к Пану была чем-то отличным от того, как было принято любить в ее кругу; и, конечно, всякий другой – она вполне честно это допускала – мог видеть в их любви тоже нечто особенное.
Вместе с тем всякий, кто стал бы судить ее отношение к Пану, должен был принять во внимание, что Пан был членом их семьи…
А в общем, что за преступление остановиться в гостинице, если случилась поломка… Просто это было неприятно.
Ее мысли были прерваны появлением Пана. Он подошел, сел на скамью рядом с ней и сказал тем голосом, которым он так умел затрагивать ее сердце:
– Пусть это будет единственным вечером нашей жизни. Дора, дорогая, будьте счастливы.
Он крепко обнял ее, как бы приковывая ее своей рукой к нагретой солнцем скамье.
– Дора, посмотрите на меня.
И в этом взгляде Дора забыла все условности, все неприятности, которые ее волновали. Пыльное шоссе было пусто; ни вблизи, ни вдалеке на нем никого не было видно. Пан поцеловал ее прямо в губы, а затем, немного отодвинувшись от нее, лукаво улыбнулся.
– Ваша комната, дитя мое, заплесневевшая и ужасная, – весело сказал он, – тексты из Писания по обе стороны от кровати, а на туалетном столе канифасовая оборка.
– А вы куда пойдете? – спросила Дора.
– Одному небу известно, – засмеялся он.
Маленькая черноволосая женщина проводила Дору наверх в ее комнату, которую Пан так живо описал. Он не ошибся: комната обладала всеми перечисленными им достоинствами. В то время как они обедали в саду, мимо проехал автомобиль. Дора услыхала его.
– Мы можем занять у них бензина, – сказала она.
– Займем у следующего, – обещал Пан.
Но следующий проехал прежде, чем они успели встать из-за стола.
Пробило десять часов. Они заказали кофе, но он оказался так плох, что его нельзя было пить.
Пан вошел в гостиницу еще раз распорядиться относительно бензина, который должен был доставить работник.
– Это малый с фермы, – пояснил хозяин. – Он живет около Фрэшема. Он будет здесь к пяти часам утра и привезет столько, что хватит на двоих.
Пан поблагодарил.
– Не запирайте двери, мы скоро придем, – сказал он. – На воздухе так прохладно.
Они прошли маленький садик, окруженный живой изгородью из шиповника и табачных цветов; дальше находился фруктовый сад.
– Едем! – весело смеясь, позвал Пан. Автомобиль стоял под открытым навесом, отделявшим цветник от фруктового сада. – Впрочем, подождите, – сказал Пан.
Он достал из автомобиля ковер, и они прошли во фруктовый сад. Воздух был пропитан острым запахом плодов, лунный свет сквозь листву усыпал высокую траву тысячами бледных жемчужин.
Пан разостлал ковер и, склонившись к лицу Доры, почти касаясь ее губ, спросил:
– Ну, скажите, не довольны вы, что нам пришлось остаться?
Она вся затрепетала от его близости.
– О да, о да, – сказала она.
Они легли на ковер, и Дора положила голову на протянутую руку Пана так, что лица их почти касались.
– Вот это жизнь, вот это любовь, – прошептала она.
– Это безумие, – засмеялся Пан, целуя ее глаза, волосы, шею. – Ах, Дора, Дора!
В его голове мелькали мысли одна безумнее другой. Так вот она, эта минута, о которой он и мечтать не смел. Неужели он ею не воспользуется? И к тому же ведь Дора его любит; не он один пылает страстью. Разве нельзя уехать за границу? Ведь это его последняя любовь, страсть всей его жизни. А живешь только раз, и жизнь проходит, проходит…
– О Пан, Пан! Ведь это рай лежать здесь с вами и чувствовать вас около себя, целовать и не бояться, что кто-нибудь придет, помешает. О да, я рада, что мы приехали сюда; я никогда вас не любила так, как люблю в эту ночь.
– Так это правда? – спросил он, отодвинув назад свою голову и смотря ей в глаза.
– Зачем спрашивать, разве вы не чувствуете?
– Дайте мне это почувствовать, – сказал Пан, кладя руку ей на сердце, и ей показалось, точно этой рукой он отнял у нее сердце и взял его себе.
Он вытащил шпильки из ее волос, они упали и окутали их лица теплым, пахучим покрывалом.
– Ты моя, мы принадлежим друг другу, – тихо сказал он.
– О Пан, никогда не покидайте, не отталкивайте меня!
– Я буду ничто, если потеряю вас, – мрачно сказал он, – но вы…
– О, как вы можете так говорить? – воскликнула Дора с дрожью оскорбления в голосе. – Как можете вы сомневаться во мне? Вся жизнь моя в ваших руках, делайте с ней что хотите. Я никогда не полюблю больше так, как люблю вас. Я никогда не могла бы полюбить другого. Все, что я перечувствовала и выстрадала, было через вас; каждый час, каждую минуту были только вы, вы один; как же вы можете сомневаться во мне?
– Это потому, что я так боюсь, – сказал он хриплым голосом и склонил голову так, что она коснулась ее колен.
Она нежно посмотрела на него, и в этом взгляде была и страсть, и жалость к нему. Она подняла его голову, и губы их коснулись. Ее любовь, ее полная покорность зажгли в нем такой порыв страсти, что он схватил ее лицо и прижал свои губы к ее губам в таком неистовом, в таком безумном поцелуе, что она даже вскрикнула. Но он заглушил этот крик новым поцелуем, прильнул к ее губам и долго не отрывался от них, как будто хотел выпить из нее ее кровь, биение ее сердца, все ее существо.
– Да, это любовь, – сказала наконец Дора. – Дотроньтесь до моего сердца.
Пан провел дрожащей рукой по своим глазам. Ему казалось, что голос ее долетел откуда-то издалека. Он положил руку ей на сердце: оно билось, как мятежное пламя.
– Дора, – прошептал он.
– Мне кажется, я рождена, чтобы любить вас, только для этого. О, если бы я могла умереть сейчас, такой безгранично счастливой. Пан, помните ли вы стихотворение «Во фруктовом саду», которое мы с вами читали в библиотеке в Гарстпойнте? Вот бы теперь его прочесть! Тогда я ничего не знала. Теперь я понимаю, что это значит: «Жизнь через край бурлит, грозя умчаться». Желать того, кого мы любим; любить, даже если страдаешь. О Пан, неужели наступит день, и мы проснемся и увидим, что этот час прошел? Неужели он никогда не вернется и мы никогда не переживем его вновь? Один только час, он миновал – и жизнь, поглотив его, потекла дальше…
Пан обнял ее, и они сели, опершись о дерево, щека к щеке.
– Да, я помню, – нежно сказал он. – Я как сейчас вижу библиотеку, огонь в камине, вас, белую и золотую, ваши блестящие глаза, как жасминовые листья, и отблески в них от огня, словно маленькие звездочки. Нам и тогда казалось, что мы любили, но теперь…
Она обвила руками его шею, взъерошила его густые короткие волосы.
– Кто помнит? – сказал он.