– У меня много красивых вещей, – сказала миссис Кромвелл, – но не слишком много поводов, чтобы их надевать. Гарри совершенно равнодушен к выходам в свет.
Нотка досады вкралась в ее голос.
– Он вполне доволен, если днем я играю роль няньки и экономки, а вечером – роль любящей жены.
Роксана снова улыбнулась:
– Да, у вас прекрасный гардероб.
– Спасибо. Позвольте мне показать вам…
– Действительно прекрасный, – повторила Роксана, перебив ее, – но мне уже нужно бежать, а то я опоздаю на поезд.
Она почувствовала, что ее руки задрожали. Ей хотелось положить их на плечи этой женщине и встряхнуть ее разок-другой. Ей хотелось запереть ее где-нибудь и приняться за мытье полов в этом доме.
– Прекрасный, – повторила она, – но я заглянула только на минутку.
– Ну что ж… Мне жаль, что Гарри не оказалось дома.
Они подошли к двери.
– Ах да… Забыла вам сказать, – негромко сказала Роксана. Голос ее был все еще мягок, а губы улыбались. – Штанишки можно купить в универмаге «Аргила» – по пятьдесят центов за пару. Прощайте же!
Лишь дойдя до станции и купив билет в Марлоу, Роксана осознала, что впервые за прошедшие полгода Джеффри начисто вылетел у нее из головы!
IV
Через неделю в Марлоу неожиданно появился Гарри. Он прибыл как раз к чаю и, поднявшись по ступенькам на крыльцо, сел на стоявший там плетеный стул. Выглядел он смертельно уставшим и голодным. Роксана также очень устала за день. В половине шестого должны были прибыть доктора, а также знаменитый нью-йоркский невропатолог. Она волновалась и одновременно была совершенно подавлена, но взгляд Гарри заставил ее присесть рядом с ним.
– Что случилось?
– Ничего, Роксана, – ответил он. – Я приехал навестить Джеффа. Не беспокойся обо мне.
– Гарри, – настаивала Роксана, – у тебя что-то случилось!
– Ничего, – повторил он. – Как Джефф?
Тень беспокойства омрачила ее лицо.
– Немного хуже, Гарри. Я пригласила доктора Джеветта из Нью-Йорка. Врачи думают, что он сможет сказать что-нибудь определенное. Он поставит диагноз и попробует определить, был ли тот тромб причиной паралича.
Гарри встал.
– Прошу прощения, – отрывисто сказал он, – я не знал, что сегодня к тебе приедет специалист, – я бы не приехал… Я просто хотел часок покачаться в кресле на твоем крыльце…
– Сядь! – скомандовала она.
Гарри колебался.
– Сядь, Гарри, мальчик мой!
Ее доброта вырвалась наружу и окутала его с головы до ног.
– Я знаю, что у тебя что-то случилось. Ты бел, как простыня. Я сейчас принесу тебе бутылку холодного пива.
Он обмяк в кресле-качалке и закрыл лицо руками.
– Я не могу сделать ее счастливой, – медленно проговорил он. – Я пытался, пытался… Сегодня утром мы поссорились из-за завтрака, – мне захотелось позавтракать в городе, и едва я ушел на работу, как она уехала к матери на Восток, взяв с собою Джорджа и чемодан с кружевным бельем.
– Гарри!
– И я не знаю…
Послышался хруст гравия, шум машины.
Роксана приглушенно вскрикнула:
– Это доктор Джеветт!
– О, я…
– Подожди меня здесь, ладно? – ничего не слушая, перебила она.
Он понял, что его горе уже скрылось в пучине ее собственного несчастья.
Последовали невнятные немногословные приветствия; затем Гарри вошел вместе со всеми внутрь дома и остался внизу, а остальные поднялись по лестнице наверх. Он пошел в библиотеку и уселся на большом диване.
Час он наблюдал за тем, как солнце ползло вверх по узорчатым складкам ситцевых занавесок. В глубокой тишине жужжала попавшая в ловушку между стеклами оса, и это был единственный звук, нарушавший тишину дома. Время от времени со второго этажа доносилось другое жужжание, исходившее, казалось, от нескольких больших ос, попавших в ловушки нескольких огромных окон. Он слышал приглушенные звуки шагов, бряцанье бутылочек с лекарствами, шум кипящей воды.
Что же такого сделали и он, и Роксана? За что жизнь нанесла им столь сокрушительные удары? Там, наверху, пытались достучаться до сознания его друга; он же сидел здесь, в тихой комнате, прислушиваясь к жалобам осы, как будто был мальчишкой, которого строгая тетка заставила целый час сидеть на стуле во искупление какого-то дурного поступка. Но кто посадил его на этот диван? Какая такая свирепая тетка спустилась с небес, чтобы заставить его искупить, – и что искупить?
Он думал о Китти без всякой надежды. Она не умела тратить деньги – и это было неизлечимо. Неожиданно он возненавидел ее. Ему захотелось повалить ее на пол и бить ногами, высказать ей, что она лгунья и пиявка, что она попросту грязнуля! Кроме того, ему нужен был его сын.
Он поднялся с дивана и стал мерить шагами комнату. Он услышал, как кто-то синхронно с ним начал ходить по коридору на втором этаже. Неожиданно ему стало очень интересно, одновременно или нет они оба достигнут своих целей.
Китти уехала к матери. И да поможет ей Бог – что это была за мать! Он попробовал представить эту встречу: оскорбленная жена падает на грудь любящей матери. Не получилось. То, что у Китти могли обнаружиться хоть какие-то чувства, было совершенно невероятно. Он постепенно привык думать о ней как о чем-то недостижимом и бесчувственном. Конечно, она сможет получить развод и, соответственно, вновь выйти замуж. Он начал думать об этом. За кого она могла выйти? Он горько рассмеялся; в его воображении возникла картина – руки Китти обнимают другого мужчину, лица которого он не мог видеть; губы Китти страстно слились в поцелуе с другими губами. «Господи! – мысленно возопил он. – Господи! Господи! Господи!»
Затем видение помутнело и поблекло. Та Китти, которую он видел этим утром, потускнела, замаранный халат куда-то закатился и исчез, надутые губы, ярость и слезы – все куда-то испарилось. Он снова увидел Китти Кэрр – Китти Кэрр с соломенными волосами и огромными детскими глазами. И ведь она любила его, она его любила…
Через некоторое время он заметил, что с ним было что-то не так. Это что-то не имело отношения ни к Китти, ни к Джеффу – что-то совершенно иного рода. Наконец он с изумлением осознал, что он голоден. Ему хотелось есть! И только-то! Он пойдет на кухню и попросит, чтобы кухарка приготовила ему сэндвич. А после этого уедет обратно в город.
Он остановился у стены и заметил на ней что-то круглое. Рассеянно отодрав это пальцами, он положил это себе в рот, чтобы попробовать. Совсем как ребенок, пробующий на вкус яркую игрушку. Его зубы клацнули. Ах!
Она оставила ему этот проклятый халат, тот самый грязный розовый халат! Ей должно было хватить чувства такта, чтобы взять его собой, подумал он. Теперь он так и будет висеть в доме, словно остывший труп их болезненного союза. Он мог бы попробовать его выбросить, но он никогда не смог бы заставить себя к нему прикоснуться. Должно быть, на ощупь он был как Китти – мягким, податливым и непроницаемым. Китти нельзя было потрогать руками. За оболочкой Китти ничего не было. Он понял это – он всегда понимал это.