И его нынешняя реакция на высказанное Аберкромби была чрезвычайно проста. Поскольку суждение исходило из уст человека, родившегося на Юге, человека, который преуспел – более того, человека, уверенного в себе, решительного, умеющего убеждать и учтивого, – он был склонен согласиться с ним без всяких сомнений или негодования. Он взял предложенную Аберкромби сигару, закурил и, сохраняя застывшую на усталом лице маску сурового глубокомыслия, стал смотреть, как с неба постепенно начинают соскальзывать краски и опускается серый занавес сумерек. Мальчик и велосипед, младенец и нянька, ничейный котенок – все удалились. В оштукатуренных бунгало начали раздаваться вымученные ноты измученных жарой домашних пианино, вдохновившие на соперничество проснувшихся сверчков; недолгие паузы заполняли плаксивым регтаймом скрипучие граммофоны; казалось, что абсолютно все гостиные на улице были раскрыты навстречу тьме.
– Единственное, чего я не понимаю, – нахмурившись, произнес Аберкромби, – так это почему я сразу не понял, какая же дрянь этот городишко! Я уехал отсюда совершенно случайно, и получилось так, что удача поджидала меня уже в поезде. Человек, что сидел рядом со мной, дал мне первый шанс в жизни… – И в его голосе послышалась досада. – А я-то думал, что тут хорошо. Я бы остался здесь, если бы только не подрался в школе – меня исключили, и отец сказал, чтобы я больше не появлялся дома. Почему же я не понял, что тут нет вообще ничего хорошего? Как же я не замечал?
– Вероятно, вы никогда ничего лучше не видели? – мягко предположил Хеммик.
– Это не оправдание, – ответил Аберкромби. – Если бы я был хоть на что-то годен, я бы понял. На самом деле… – И он медленно повторил: – На самом деле, думаю, я из тех, кто мог бы здесь прожить всю жизнь и умереть в счастливом неведении, что есть на свете что-то лучшее. – Он повернулся к Хеммику, и на лице его было написано страдание. – Мне тяжело думать, что моя… что все, что случилось со мной, произошло по воле случая. Но таким уж я, видимо, родился. Я не ушел из дома, как Дик Уиттингтон, – я уехал по чистой случайности.
После этого признания он просто стал смотреть, как опускаются сумерки, но чем он был удручен – Хеммик понять не мог. Он никогда не смог бы понять всю важность этого признания. Услышанное от такого человека, каким был Аберкромби, оно лишь поразило его своей чрезмерной банальностью. Тем не менее он чувствовал, что вежливость требует от него выразить согласие.
– Ну что ж, – произнес он, – кому-то всегда страсть как охота сорваться с места и отправиться на Север, а кому-то – нет. Мне вот хотелось на Север. Но я не поехал. Вот и вся разница между нами.
Аберкромби пристально на него посмотрел.
– Вам хотелось? – спросил он с неожиданным интересом. – Вы хотели отсюда уехать?
– Однажды. – Интерес Аберкромби стал понемногу придавать значение этому предмету и в глазах Хеммика. – Однажды, – повторил он, как будто единичность обстоятельства часто заставляла его задуматься.
– Сколько вам тогда было?
– Ох… Да лет двадцать…
– Как это вам пришло в голову?
– Так, дайте подумать. – Хеммик задумался. – Точно не вспомню, но кажется, когда я учился в университете – два года, да! – кто-то из профессоров сказал мне, что те, кто поумней, должны искать себя на Севере. Он сказал, что бизнес здесь вряд ли может принести много в ближайшие лет пятьдесят. И думаю, он был прав. Как раз тогда скончался отец, а я устроился на работу посыльным в один здешний банк, и ничего я больше не хотел, чем скопить денег на билет на Север. Я бы точно уехал.
– А почему же не уехали? Почему? – удрученно спросил Аберкромби, требуя ответа.
– Ну… – Хеммик замялся. – Ну, я почти уехал, но… тогда не получилось, а потом уже не поехал. Забавно все так вышло. Все из-за такого пустяка… Все вышло из-за цента!
– Цента?
– Да, все из-за одной маленькой монетки. Из-за нее я и не уехал отсюда, хотя уже собрался.
– Расскажите же мне об этом! – воскликнул собеседник. Он торопливо взглянул на часы. – Я хочу послушать вашу историю.
Хеммик выдержал паузу, затянувшись сигарой.
– Ну, тогда для начала позвольте вас спросить, – наконец заговорил он, – помните ли вы одно происшествие, случившееся тут лет двадцать пять тому назад? Некий Хойт, служивший кассиром в Американском хлопковом банке, неожиданно исчез, прихватив с собой тридцать тысяч наличности. Да уж, тогда только и разговоров было, что об этой краже! Весь город был потрясен – думаю, вы можете себе представить, какое волнение поднялось во всех местных банках, а особенно в Хлопковом.
– Да, помню.
– Ну, его поймали, и почти все деньги были возвращены; мало-помалу ажиотаж спал, да только не в том банке, где все случилось. Казалось, что там никогда не смогут забыть об этом инциденте. Мистер Диме, первый заместитель директора, всегда такой доброжелательный и достойный, бесповоротно изменился. Он стал подозревать бухгалтеров, кассиров, уборщиц, сторожей, почти всех управляющих и – могу поклясться – одним глазком всегда приглядывал за самим директором!
– И это была не просто бдительность… нет, он прямо помешался на этой почве! Он подходил и начинал задавать дурацкие вопросы, видя, что вы идете куда-то по делу. Он на цыпочках заходил в кабинку кассира и молча за ним наблюдал. Если в гроссбухе обнаруживалась ошибка – любая, неважно какая, – он не только увольнял бухгалтера, но еще и устраивал такой скандал, что у всех возникало единственное желание – загнать его в несгораемый шкаф и захлопнуть покрепче дверцу. Он тогда практически управлял банком и сильно влиял на управляющих, так что… вы только представьте себе, в какой хаос погружается любое предприятие в такой ситуации! Все были настолько взвинчены, что делали ошибки даже там, где это казалось невозможным. Бухгалтеры просиживали на работе до одиннадцати вечера, если баланс не сходился на цент. А год тогда выдался тяжелый, финансы пошатывало, и так вот, одно за другое, мы все чуть не посходили с ума, а ведь нам надо было еще ухитряться продолжать работать!
Я служил посыльным и все то проклятое лето бегал по этой жаре. Я бегал и бегал, а получал за это так мало, что в конце концов возненавидел и этот банк, и этот город, мечтая лишь об одном – уехать отсюда на Север. Мне платили десять долларов в неделю, и я решил, что, как только смогу накопить пятьдесят, пойду на вокзал и куплю билет в Цинциннати. Там жил мой дядя, он занимался банковским бизнесом и как-то сказал, что даст мне шанс. Но он не собирался платить за мой билет, видимо, считая, что уж если я ему и пригожусь, то смогу добраться к нему за свой счет. Ну что ж, возможно, я бы ему и не подошел, раз добраться так и не смог.
Однажды в самое жаркое утро самого жаркого июля, который я помню – вы понимаете, что это значит здесь, у нас, – я покинул здание и отправился к господину Харлану, который должен был передать в банк наличный платеж по кредиту. Харлан передал мне деньги, и когда я их пересчитал, то обнаружил, что получил от него, как и полагалось, триста долларов восемьдесят шесть центов, причем мелочь Харлан отсчитал новенькими сияющими монетками, которые получил в другом банке утром. Я спрятал три стодолларовые банкноты в свой кошелек, а мелочь положил в карман жилета, выдал расписку и вышел. Направился я прямо в банк.