– Привет! – воскликнула Янси, подойдя ближе.
– Янси! – пробормотал родитель, неудачно симулируя оживленную приветливость; его губы сложились в обворожительную ухмылку. – Ваш отец не очень хорошо себя чувствует и позволил мне вести машину, – весело объяснил Скотт, выйдя из авто и подойдя к девушке. – Отличная машина. Давно уже у вас?
Янси рассмеялась, но не слишком весело:
– Он может двигаться?
– Кто не может двигаться? – оскорбленно осведомился голос из машины.
Скотт уже стоял у дверцы:
– Позвольте помочь вам выйти, сэр?
– Я м’гу выйти. Я с’м м’гу выйти, – ответствовал мистер Боуман. – Пр’сто пожал’ста, под’иньтесь немн’жко, и я см’гу выйти. Кто-то, должно быть, налил мне несвежий виски.
– Видимо, их было несколько, – холодно и резко парировала Янси.
Мистер Боуман на удивление легко добрался до бордюра, но это был мнимый успех, потому что он тотчас же решил опереться на нечто, видимое лишь ему одному, и от падения его спасла лишь быстро подставленная рука Скотта. Мужчины пошли за Янси; она шла к дому в состоянии исступленной ярости и смущения. А вдруг молодой человек решит, что подобные сцены повторяются здесь каждую ночь? Янси чувствовала себя униженной из-за того, что сама присутствовала при этом. Если бы ее отца каждый вечер доставляла до постели пара дворецких, она бы, вероятно, даже гордилась тем, что он может себе позволить подобные кутежи; но только подумайте: ей самой приходится помогать ему добираться до кровати, на ней лежат все заботы и тревоги! И наконец, она была рассержена тем, что здесь оказался Скотт Кимберли; ее раздражала его готовность помочь.
Дойдя до облицованного кирпичом крыльца, Янси поискала в карманах жилета Тома Боумана ключи и отворила дверь. Через минуту хозяина дома усадили в кресло.
– Благодарю вас, – сказал он, на мгновение протрезвев. – Садитесь. Не хотите выпить? Янси, дорогая, принеси нам немного печенья и сыра, если они у нас есть!
И Янси, и Скотт рассмеялись над бессознательной холодностью этой фразы.
– Тебе пора спать, папа, – сказала она; раздражение боролось в ней с вежливостью.
– Принесите мне гитару, – предложил он, – я вам что-нибудь сыграю!
Если не считать подобных вечеров, гитары он не касался уже лет двадцать. Янси повернулась к Скотту:
– С ним все будет в порядке. Большое спасибо. Через минуту он будет дремать, а когда я поведу его спать, он будет кроток, как ягненок.
– Ну, что ж…
Вместе они подошли к двери.
– Устали? – спросил он.
– Нет, нисколько.
– Тогда, пожалуй, я бы попросил у вас позволения остаться еще на пару минут, пока вы не убедитесь, что с ним все в полном порядке и он действительно уснул. Миссис Роджерс дала мне ключ от дома, так что я не потревожу ее, если вернусь чуть попозже.
– Да нет, все прекрасно! – возразила Янси. – Ничего страшного, он не причинит никаких неудобств. Просто он выпил лишний стаканчик, да и виски здесь, ну, сами понимаете! Нечто подобное уже случалось в прошлом году, – добавила она.
Ее объяснения показались ей самой вполне убедительными.
– Но все же нельзя ли мне остаться еще хоть на минутку?
Они сели рядом на плетеном канапе.
– Я подумываю задержаться в городе еще на пару дней, – сказал Скотт.
– Чудесно! – В ее голосе вновь послышались томные нотки.
– Кузен Пит Роджерс сегодня плохо себя чувствовал, но завтра он собрался на утиную охоту и пригласил меня с собой.
– Как здорово! Мне всегда до смерти хотелось побывать на охоте, отец все время обещает взять меня с собой, но до сих пор так и не взял.
– Мы собираемся охотиться три дня, а затем я, наверное, вернусь сюда и проведу здесь следующие выходные… – Он внезапно умолк, подался вперед и прислушался: – Что там происходит?
Из комнаты, откуда они только что вышли, донеслись отрывистые звуки музыки – то резкие, то еле слышные, аккорды гитары.
– Это отец! – воскликнула Янси.
Наконец до них донесся пьяный и неразборчивый голос, печально тянувший низкие ноты:
Песню городу пою
И сижу на рельсах.
Счастье – это быть свободным,
Выйдя из тюрьмы.
– Какой кошмар! – воскликнула Янси. – Он разбудит весь квартал!
Припев закончился, вновь зазвенела гитара, затем раздался последний предсмертный хрип струн – и все стихло. Через мгновение послышался негромкий, но явственный храп. Мистер Боуман, удовлетворив свои музыкальные потребности, наконец-то уснул.
– Давайте поедем куда-нибудь кататься! – попросила Янси. – Что-то я перенервничала…
Скотт с готовностью встал, и они спустились к машине.
– Куда поедем? – спросила она.
– Мне все равно.
– Можно проехать полквартала вперед к Крест-авеню – это наша центральная улица, – а затем к реке.
IV
Когда они свернули на Крест-авеню, перед ними возник низко посаженный новый собор, похожий на белого бульдога, застывшего на откормленных ляжках, громадный и недостроенный в подражание собору, который случайно остался недостроенным в одном маленьком фламандском городке. Все еще слегка присыпанные белеющим строительным мусором призраки четырех залитых лунным светом апостолов пустыми глазницами взглянули на них из ниш. Собор венчал Крест-авеню. Вторым по величине объектом на улице было массивное кирпичное здание, принадлежавшее P. Р. Камфорду, «мучному королю», а за ним на полмили тянулись претенциозные приземистые каменные дома, построенные в мрачных девяностых. Они были украшены чудовищными балюстрадами, по которым когда-то цокали копыта великолепных лошадей; вторые этажи были сплошь усеяны громадными круглыми окнами.
Непрерывный ряд этих мавзолеев разбивал лишь небольшой парк, где в треугольнике травы с руками, связанными за спиной каменной веревкой, стоял десятифутовый Натан Хэйл и спокойно смотрел на высокий обрывистый берег медленной Миссисипи. Крест-авеню бежала мимо этого берега, даже не подозревая о его существовании, потому что фасады всех домов были обращены внутрь города, к улице. После первой полумили улица менялась; появлялись террасы с лужайками, изыски в виде штукатурки и гранита, до некоторой степени имитировавшие мраморные очертания Малого Трианона. Дома этой части улицы промелькнули за несколько минут, затем дорога свернула, и машина направилась прямо на лунный свет, который, казалось, исходил от фары гигантского мотоцикла, несшегося по дороге прямо на них.
Они проехали коринфские очертания «Храма христианской науки», проехали квартал мрачных каркасных ужасов – пустынный ряд строений из грубого красного кирпича, неудачный эксперимент поздних девяностых; затем опять пошли новые дома из ярко-красного кирпича с отделкой из белого камня, с черными железными заборами и живыми изгородями по краям цветущих лужаек. Они быстро исчезли из виду, оставшись позади наслаждаться своим мимолетным великолепием; затем в лунном свете показались обреченные скоро выйти из моды, как и каркасные дома, пригородные особняки, увенчанные куполами, и самые старые дома Крест-авеню, построенные из темного камня.