Неожиданно на него кто-то налетел, чуть не сбив с ног. Он обернулся и в дрожащем свете дугового фонаря его взгляд упал на коротышку преподавателя, трусливо косившегося на него из-под горгульих очков.
– Добрый вечер.
Его – без особого удовольствия – узнали.
– Ах, это вы… Приветствую. Какой туман! Надеюсь, я не сильно вас ушиб?
– Нет, пустяки. Я просто замечтался. Тут удивительно спокойно. – Он замолчал и подумал, что, наверное, смотрится сейчас слегка надменно.
– Почувствовали себя опять студентом?
– Просто решил прогуляться, осмотреться. Может, и с ночевкой. – Прозвучало это как-то натянуто. Хотелось бы ему знать, почувствовал ли это собеседник?
– Правда? И я тоже. У меня тут брат работает, он доцент – я вам рассказывал? У него и заночую.
Молодому человеку на мгновение отчаянно захотелось, чтобы и его тоже пригласили «на ночлег»:
– Нам не по пути?
– Увы, нет. – «Горгулья» неловко улыбнулся.
– Ну что ж, тогда доброй ночи.
Говорить было больше не о чем. Не мигая, он смотрел, как исчезает коротышка, забавно выворачивая свои смешные коленки.
Прошло несколько минут. Поезд не издавал ни звука. Неясные очертания на платформе станции теперь утратили контуры и окончательно смешались с фоном. Он остался один, лицом к лицу с духом, который должен был повелевать всей его жизнью, с матерью, которую он отверг. Это был поток, куда он когда-то бросил камень, слабый всплеск от которого давным-давно исчез. Отсюда он ничего не взял и ничего здесь не оставил – ничего? Его взгляд медленно пополз вверх, все выше и выше, пока не достиг точки, где начинался шпиль, а за взглядом последовала и душа. Но и взгляду, и душе мешал туман. Стремиться ввысь, как шпиль, он не мог.
По грязной тропинке прошлепал опоздавший первокурсник в громко шуршащем плаще. Чей-то голос произнес обязательную в ночь перед экзаменом формулу в адрес неизвестного окна. В его сознание неожиданно ворвались сотни слабых звуков скрытого туманом движения.
– Боже мой! – вдруг воскликнул он и вздрогнул от звука собственного голоса в тишине.
Он кричал от невыносимого чувства абсолютной неудачи. Он понял, что со всем этим у него нет ничего общего! Даже «горгулья» – бедный усталый маленький халтурщик – был вплетен в ткань этой системы гораздо прочнее, чем он сам, даже в своих мечтах. Горячие слезы беспомощного гнева застлали ему глаза. Не было никакой несправедливости – была лишь молчаливая и глубокая тоска. Единственные слова, которые могли бы очистить его душу, ждали его в глубине непознанного, прямо перед ним, – ждали его там, где он никогда их не услышит, куда он никогда не сможет попасть. Все так же лил дождь. Еще минуту он неподвижно стоял, свесив голову и сжав кулаки. Затем развернулся, подхватил саквояж и пошел к поезду. Паровоз запыхтел, дремавший в углу кондуктор сонно кивнул ему, единственному пассажиру опустевшего вагона. Он устало опустился на красное плюшевое сиденье и прижался горячим лбом к мокрому окну поезда.
Шум бегущих шагов: темп задают мягкие подошвы легких туфель из дорогой цейлонской кожи; за ними, на расстоянии сотни ярдов, следуют высокие ботинки на прочной толстой подошве, две пары, темно-синие, с позолотой, отражающей лунный свет резкими неясными отблесками. На одну мучительную секунду легкие туфли появились в лунном свете, а затем устремились в темный лабиринт аллей, оставив за собой во тьме лишь неясный шум. Неловко спотыкаясь, на бегу проклиная лондонские закоулки, появляются высокие ботинки; блестят обнаженные клинки. Легкие туфли подбегают к воротам и продираются сквозь живую изгородь. Высокие ботинки тоже подбегают к воротам и продираются сквозь живую изгородь. Вдруг впереди возникает ночной дозор: двое солдат с пиками, свирепые с виду, как и положено ветеранам битв в Кале и Испании. Но никто не зовет на помощь. Преследуемый, задыхаясь, не падает у их ног, судорожно хватаясь за кошель; преследователи тоже не поднимают шум – легкие туфли, как ветер, проносятся дальше. Стражники чертыхаются, останавливаются, оглядываются, а затем зловеще скрещивают пики над дорогой. В небе стремительно появляется туча, улочка окутывается тьмой.
И снова бледный свет луны касается карнизов и крыш; погоня продолжается, но один из тех, кто в высоких ботинках, теперь оставляет позади себя темный след, пока прямо на бегу, наспех, не перевязывает рану сорванным с шеи дорогим кружевом.
Стражникам сегодня не повезло. Это было дьявольское дело – кажется, тот, кто был еле виден впереди, тот, кто перескочил через забор у калитки, и был самим дьяволом. Больше того, беглец явно чувствовал себя как дома в этой части Лондона, созданной, казалось, нарочно для его низких целей: дорога становилась все уже, а дома – все ниже и ниже, создавая идеальные закоулки для драк, убийств и внезапных смертей. Так и бежали они по зловещим извилистым тропинкам, куда даже свет луны проникал лишь в виде малых пятен и отблесков. Преследуемый, в кромешной тьме уже потерявший свою короткую кожаную куртку, истекая потом, стал осматриваться вокруг. И тотчас же замедлил бег, отбежал немного назад и нырнул в самую темную и узкую боковую аллею. Через пару сотен ярдов он остановился и втиснулся в нишу в стене, съежившись и затаив дыхание, превратившись в едва заметное в темноте гротескное изваяние.
Не добежав до него двадцати ярдов, преследователи остановились, и он услышал, как они зашептались:
– В тридцати ярдах от нас!
– Да, я все время слышал его; он остановился.
– Он спрятался!
– Будем держаться вместе, и, клянусь Пресвятой Девой, мы прикончим его!
Голоса смолкли, но обладатель легких туфель не стал ждать продолжения беседы. Услышав осторожные шаги в своем направлении, он в три прыжка пересек аллею, подпрыгнул, лишь на мгновение задержавшись на вершине стены, как огромная птица, – и исчез, будто голодная ночь мгновенно проглотила его.
* * *
Питер Кэкстер много читал – как он недавно понял, даже слишком много. Несмотря на юный возраст, зрение его становилось все хуже и хуже, а живот – все больше и больше. Его – высокого, плохо сложенного и ленивого от природы – Кембридж щедро наделил ясными стимулами к учению, а также амбициями, тонко распыленными по всем предметам Елизаветой, милостью Лютера королевой Англии. Питер совершил довольно неудачное путешествие по морю, сохранил в памяти для будущих внуков гору анекдотов елизаветинских времен и в настоящий момент не без труда перешел к забытым было книгам. Что за книга была перед ним в эту ночь! В дрожащем свете свечи перед ним лежала «Королева фей» Эдмунда Спенсера.
Легенда о Бритомарте, или О целомудрии
Мне не хватает слов, чтобы воспеть
Великую из многих добродетель,
Что «целомудрием» зовется в мире…
На лестнице послышался звук торопливых шагов, и в комнату ворвался судорожно дышавший, на грани обморока, человек.