– Да, милая. Держи. – И она протянула галган Эльфине. – Так, значит, это есть живохлебка? А когда она распустится, и начинаются все беды?
Однако Эльфина уже убежала с водой в комнату к Флоре, где на постели было разложено ее платье.
Видимо, нечто тревожное, разлитое в бередящем весеннем воздухе, просочилось со двора в комнату, где старая миссис Скоткраддер сидела перед жарким камином, поскольку та резко схватила колокольчик, всегда стоявший подле ее локтя (во всяком случае, всегда, когда она сидела в этом конкретном кресле).
План, который она обдумывала много дней и на который даже намекнула Сифу, внезапно созрел. Резкий звук разорвал душную атмосферу комнаты и заставил вздрогнуть Юдифь – та стояла у окна и красными от слез глазами следила за неумолимым наступлением весны.
– Мне надо спуститься в кухню, – объявила старуха.
– Вы перепутали, мама, сегодня не первое мая и не семнадцатое октября. Вам лучше остаться здесь, – возразила дочь.
– Я говорю тебе, что должна спуститься. Мне надо чувствовать вас всех вокруг себя: Иеремию, Урка, Ездру, Кипрея, Сельдерея, Амоса, Рувима и Сифа. Да, и Ананию с Азарией. Никто из вас не должен меня покидать. Подай мне корсет-грацию, детка.
Юдифь молча повиновалась.
Старый дом был тих. На стенах лежал умирающий вечерний свет, в пустых комнатах отдавалось пение дрозда. Тетя Ада с трудом одевалась, а мысли тяжело, как мельничные жернова, ворочались в ее голове.
Когда-то… когда ты была совсем маленькая… ты увидела в сарае нечто мерзкое. Теперь ты старая и двигаешься с трудом. Ты тяжело опираешься на плечо Юдифи, когда та, упершись ногой тебе в копчик, затягивает твой корсет.
Флора задернула окно и зажгла лампу. Платье лежало на кровати, белое воздушное чудо, и его надо было надеть на кузину, прежде чем наряжаться самой.
На одевание Эльфины ушел целый час. Флора растерла ее юные щеки холодной водой, так что на них расцвели рдяные розы, уложила волосы, надела ей через голову нижнюю юбку, поправила прическу, встала на стул, чтобы надеть через голову платье, и еще раз поправила прическу. Затем натянула на Эльфину чулки и туфли, накрыла ей плечи бархатной накидкой, вложила в руки веер и сумочку и велела сесть на кровать, подальше от пыли и других опасностей.
– Ой, Флора? Я хорошо выгляжу?
– Ты фантастически прекрасна, – серьезно ответила Флора. – Изволь и вести себя соответственно.
Однако она подумала словами аббата Фосс-Мегре: «Посочувствуйте матери Гадкого утенка. Она пережила глубокое потрясение».
Платье самой Флоры было в гармонирующих светло-зеленых и темно-зеленых тонах, бархатная накидка – изумрудная. Она не надела украшений и Эльфине не позволила, как та ни умоляла: «Ну можно хоть мою ниточку жемчуга?»
Часы показывали всего половину шестого. До времени, когда можно будет тайком выскользнуть к авто, оставался еще час. Чтобы успокоить нервы, Флора села на постель и начала читать вслух «Мысли»: «Никогда не приходите в гости в четверть четвертого. Это самое неудачное время: для ленча чересчур поздно, для чая чересчур рано…»
«Можем ли мы знать наверняка, что слон и впрямь зовется слоном? Лишь человек взял на себя смелость давать Божьим тварям имена; Сам Бог хранит на сей счет молчание…»
Однако даже «Мысли» вопреки обыкновению не успокаивали. Флора была немного взволнована. Доберется ли авто до фермы? Не опоздает ли Клод Харт-Харрис на поезд? (Он обычно опаздывал.) Пойдет ли Сифу смокинг? А главное, сделает ли Ричард Кречетт-Лорнетт предложение Эльфине? Даже Флора не смела думать, что будет, если этого не случится. Он должен сделать предложение! Флора заклинала бога любви песней дрозда, весенним вечером, неземной красотой Эльфины.
(Теперь ты натягиваешь ботики. Ты не надевала их со смерти Нишиша. Нишиш… Колючая борода, запах фланели, сбивающийся, требовательный голос в кладовой. Твои ботики ужасно пахнут. Где лавандовая вода? Пусть Юдифь сбрызнет их изнутри и снаружи. Так-то лучше. Теперь первая нижняя юбка.)
– Флора, – сказала Эльфина, – кажется, меня мутит…
Флора посмотрела на нее строго и прочитала вслух:
– «Амбиции – лучшее средство от тошноты».
Внезапно в дверь постучали. Эльфина испуганно взглянула на Флору, и та с одобрением отметила, что от сильных переживаний у нее темнеют глаза. Очень эффектно.
– Открыть? – спросила Эльфина.
– Думаю, это всего лишь Сиф.
Флора встала, на цыпочках подошла к двери и приоткрыла ее на одну восьмую дюйма. Это был и впрямь Сиф в купленном готовом смокинге, который ничуть не портил его звериной грации – молодой человек просто выглядел пантерой, надевшей вечерний костюм. Сиф прошептал, что машина уже показалась из-за холма и можно потихоньку спускаться.
– Урка поблизости нет? – спросила Флора.
– Я видел его с час назад на Крапивной закраине. Он нагнулся над старым колодцем и разговаривал с водяными крысами.
– В таком случае это не меньше, чем еще на полчаса, – сказала Флора. – Можно идти вниз. Эльфина, ты готова? А теперь ни звука! Идем!
При свече, которую принес Сиф, они благополучно спустились в пустую кухню. Сквозь раскрытую дверь можно было видеть автомобиль, который остановился перед воротами по другую сторону двора. Шофер как раз вылез, чтобы их открыть. Флора с радостью заметила, что в окошко выглядывает пассажир – надо думать, Клод. Она приветственно замахала ему, и Клод ответил что-то про «чрезмерную дикость». Флора испуганно поднесла палец к губам и замотала головой – мол, ни звука.
– Я отнесу Эльфину, ей нельзя пачкать туфельки, – с неожиданной заботливостью объявил Сиф и, подхватив сестру на руки, прошел через двор. Потом он вернулся за Флорой. Та лишь успела задуматься, не слишком ли крепко он ее к себе прижимает, как очутилась в машине. Клод с жаром пожал ей обе руки. Эльфина мило улыбалась в уголке.
– Дорогая, к чему эти драматические эффекты а-ля «Падение дома Эшеров»? – спросил Клод. – Я хочу сказать, все слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Куда мы едем дальше?
Пока Сиф давал шоферу указания, Флора всматривалась в окна фермы. ***Безжизненные, как рыбьи глаза, они отражали мертвенную синеву гаснущего заката. Зубчатый силуэт крыши слепо тыкался в небо, на котором трупными пятнами проступал мрак. Бескровные языки звезд скакали между печными трубами, будто слабоумные дети, пляшущие под забытую мелодию. И внезапно тусклый свет расцвел за опущенной шторой в окне над кухней, и на его фоне неуверенно скользнула тень, будто кто-то обронил шнурок от ботинка и теперь ищет его на ощупь. Окно казалось глазом умирающего животного, в котором то разгорается, то гаснет последняя искра жизни. Дом словно вдвинулся в глубь двора. Ни один звук не нарушал томительного безмолвия, и лишь свет в окне, странно нагой и невинный, неровно подрагивал в сгущающейся темноте.