Book.

– Что, Гордеев, допрыгался? – раздался где-то высоко-высоко, под самым потолком ненавистный голос. Впрочем, Дэн не мог вспомнить, за что ненавидел его и ненавидел ли вообще.

– Это мой коронный номер, – все тот же слабый и хриплый голос. – Надо же, отлично сработал. До сих пор не на ком было испробовать, так что ты в некотором роде дебютант. Первопроходец.

Скрип ступенек. Тяжелые, неуверенные шаги.

– Я же тебя предупреждал, – в голосе вдруг проступили нотки сомнения.

Дэн не видел Лисанского, его сознание по-прежнему плыло, а перед глазами цвели цветы, то полностью чернея, то вдруг окрашиваясь в насыщенные бордовые оттенки.

– Гордеев, – совсем тихо произнес Лис. – Прекращай прикидываться… Гордеев? Черт тебя дери, ты стеклянный, что ли? Решил сдохнуть? Чтобы на меня еще одно убийство повесили? Эй… Мефисто! – закричал он. – Твоих рук дело? Это же не его кровь?..

Сознание померкло, и наконец стало так спокойно, как не было ни разу в жизни.

– Ш-ш-ш, тихо, мой хороший, тихо, – словно издалека донесся ласковый шепот, и прохладные пальцы дотронулись до горящего лица, убирая со лба прилипшие влажные волосы.

Сознание вернулось, и вместе с ним вернулась мутная тошнотворная боль. Дэн не сумел сдержать стон – и тут же почувствовал., как к его лицу прикоснулось что-то влажное и холодное. Капля воды скатилась по виску.

– Не шевелись, скоро все пройдет, – обнадежил голос. – Как ты себя чувствуешь? Сильно тошнит?

– Да, – шепнул Дэн пересохшими губами – нижняя тут же треснула. Чьи-то пальцы аккуратно стерли выступившую капельку крови.

– Это потому что кровь попала в желудок.

Во рту стоял мерзкий горький привкус. Дэн скривился, хватанув ртом воздуха, сопротивляясь позывам к рвоте. Не помогло.

– Хочешь прополоскать рот? – прозвучал голос спустя некоторое время, когда выворачивающие наизнанку спазмы прекратились.

Дэн не ответил. Было слишком погано, чтобы сосредоточиться. Его словно пропустили через мельничные жернова, и в теле не осталось ни единой клеточки, которую бы не терзала боль.

– Потерпи, – голос дрогнул, наполняясь состраданием. Он казался знакомым, но долетал словно из предыдущей жизни. – Мне нужно еще немного времени, совсем чуть-чуть, чтобы закончить. А тебе лучше поспать.

Дэн приоткрыл глаза и сквозь мутную пелену разглядел бледное пятно чужого лица в обрамлении светлых волос.

– Ева, – прошептал он удивленно и слабо улыбнулся. – Ева Паламейк.

И вновь провалился в черноту забытья.

Она запомнила их совсем другими. Игоря – самовлюбленным, высокомерным, бесстыже-дерзким и развязно-манерным – ровно настолько, чтобы постоянно находиться в центре внимания. Дениса – замкнутым и вечно чем-то озабоченным, с обостренным чувством справедливости и готового вступиться за любого, с кем дурно обойдутся. Она запомнила их взаимную неприязнь и жесткие, граничащие с жестокостью тренировки на полигоне Интерната. Хотя последние до такой степени смешались с кошмарами, наводнившими сны, что теперь она нипочем не сумела бы с уверенностью определить, что уже происходило когда-то в реальности, а что только грозило произойти.

Она боялась не успеть.

Она не понимала, зачем ее держат в резиденции, зачем запирают в лаборатории, к чему все эти эксперименты с телепатическими способностями. Ей ни разу не удалось поймать мысли, эмоции или чувства людей, на которых заставляли настроиться. Раньше с этим не возникало проблем, теперь – вокруг словно образовался вакуум, и она никак не могла взять в толк, чего от нее хотят. Зато чем дальше, тем ярче становились сны…

Холодный порывистый дождь барабанил по раскаленной мостовой. Его тугие, почти непрозрачные косые струи хлестали по промокшей штукатурке домов, по дымящимся разломам стен и каменному крошеву. Под ногами хрустели осколки выбитых окон, изломанные в щепки оконные рамы и куски сорванного шифера, а дождь все распалялся, и вот уже было не рассмотреть, что творилось в паре метров впереди. Там, где чудовищная по силе магия расплавила асфальт, дождь с шипением превращался в густой пар. Ветер трепал намокшие волосы. Пахло гарью, известью, раскаленным бетоном и смертью.

Ева вскарабкалась на обломок стены. Ее вниманием завладел человек… кто-то, казавшийся знакомым. Дежавю – это сбой в работе мозга, утверждал Гензель. Момент, когда ситуация, в которую ты ни разу не попадал, вдруг кажется знакомой, – на самом деле не что иное, как ошибочно замкнутая цепочка нервных импульсов. Ева склонялась к другой теории: спонтанной временной петли или параллельной реальности.

Под кроссовкой треснуло стекло, а затем с едва слышным звуком в подошву что-то воткнулось. Боль кольнула ступню, и Ева вскрикнула, сообразив, что наступила на гвоздь. Перевела дыхание.

Наступив на раму левой ногой, она приподняла правую. Ржавая железка выскочила из подошвы, а боль не исчезла. И ничего нельзя было поделать с ней сейчас, далее снять кроссовку и взглянуть на поврежденную ногу, – оставалось не больше трех минут. Впрочем, про боль Ева быстро забыла, потому что в нарастающем шуме дождя и шипения ей послышался мучительный хриплый стон.

Кто-то находился рядом. Возможно, в паре метров слева, где черной дырой зиял разлом стены. Или внизу, под завалом. Или вон за той воронкой из каменного крошева и некогда замшелых булыжников ограды.

– Кто здесь? – позвала Ева.

Молчание. Но возникло пугающее ощущение, будто она знает ответ.

– Только не шевелись и никуда не уходи, – предупредила Ева. – У нас полторы минуты, я успею…

Бледная рука со следами ожогов, торчащая из-под каменной насыпи. Мокрые и окровавленные подрагивающие пальцы. Белое, исхудавшее, острое, бескровное лицо – злая пародия на человека, которого она когда-то знала. Жуткая маска агонии и смертельного беспамятства.

– Дэн?

Тишина.

– Игорь?

Не различить. Оба сразу в одной оболочке, под одним лицом. Как такое было возможно?!

– Эй! Очнись! – Ева порывисто опустилась на корточки. Схватила парня за плечи, присыпанные каменной крошкой, и сжала запястье. – У нас полминуты, а затем…

Случится что-то страшное. Непоправимое.

Тубы шевельнулись, лицо дрогнуло, и юноша – кем бы он ни был – зажмурился от бьющего в лицо дождя. Попытался отвернуться.

– Не можешь разговаривать, – отметила Ева. – Но ладонь мою удержать сможешь?