– Я буду… – неторопливо произнес Бовуар, просматривая меню.
Аппетит у него отсутствовал, но он знал, что должен заказать что-нибудь. Тут были оладьи с голубикой, блины, яйца «Бенедикт», бекон, сосиски и свежие, теплые круассаны.
Он встал в пять часов. Подобрал шефа без четверти шесть. А сейчас была почти половина восьмого. Он ждал, когда у него проснется голод.
Старший инспектор Гамаш опустил меню и посмотрел на официанта:
– Пока он решает, принесите мне кофе с молоком, немного оладий с голубикой и сосиски.
– Merci. – Официант забрал меню у Гамаша и перевел взгляд на Бовуара. – Вам, месье?
– Все кажется таким вкусным, – сказал Бовуар. – Принесите мне то же, что и старшему инспектору. Спасибо.
– Я думал, ты возьмешь яйца «Бенедикт», – улыбнулся Гамаш, когда ушел официант. – Ведь это твоя любимая еда.
– Я их только вчера сам готовил, – сказал Бовуар, и Гамаш рассмеялся.
Они оба знали, что на завтрак Бовуар предпочел бы «суперломтик». На самом деле в последнее время Бовуар пил по утрам кофе с рогаликом.
За окном лежали Три Сосны в свете раннего утреннего солнца. Кто-то уже сидел на крылечке, попивая кофе и читая утреннюю газету. Но большинство людей еще спало.
– Как идут дела у агента Лакост? – спросил старший инспектор, когда принесли заказанный кофе.
– Неплохо. Вы говорили с ней вчера вечером? Я просил ее сообщить вам кое о каких вещах.
Они пили кофе и сравнивали свои заметки.
Принесли завтрак, и Бовуар посмотрел на часы:
– Я просил ее прийти сюда в восемь.
Часы показывали без десяти восемь, он выглянул в окно и увидел Лакост – с папкой в руке она шла по деревенскому лугу.
– Мне нравится быть наставником, – сказал Бовуар.
– У тебя это хорошо получается, – заметил Гамаш. – Конечно, у тебя был хороший учитель. Благожелательный, справедливый. Но и твердый.
Бовуар посмотрел на старшего инспектора с притворным недоумением:
– Вы? Хотите сказать, что все эти годы вы были моим наставником? Тогда понятно, почему мне нужен курс психотерапии.
Гамаш посмотрел в свою тарелку и улыбнулся.
Агент Лакост присоединилась к ним и заказала капучино.
– И круассан, s’il vous plaît [62] , – сказала она вслед официанту и положила папку на стол. – Я прочитала ваш отчет о вчерашней встрече, шеф, и произвела кое-какие раскопки.
– Уже? – спросил Бовуар.
– Встала я рано, и, откровенно говоря, мне не хотелось ошиваться в гостинице с этими художниками.
– Почему? – спросил Гамаш.
– Боюсь, они нагоняют на меня скуку. Вчера я обедала с Норманом и Полетт, думала, может, удастся выудить из них еще что-нибудь про Лилиан Дайсон, но они потеряли к ней всякий интерес.
– О чем вы говорили? – спросил Бовуар.
– Бóльшую часть обеда они обсасывали рецензию на выставку Клары в «Оттава стар». Сказали, что это ставит точку в ее карьере.
– Да кого волнует, что там пишет «Оттава стар»! – проворчал Бовуар.
– Десять лет назад – никого. Но теперь благодаря Интернету ее могут читать по всему миру. Незначительные мнения становятся значительными. Как сказал Норман, люди помнят только плохие новости.
– Так ли оно на самом деле, вот что интересно, – сказал Гамаш.
– А про ту рецензию Лилиан Дайсон удалось что-нибудь узнать? – спросил Бовуар.
– «Он естествен во всех своих проявлениях – творит произведения искусства так же легко, как отправляет физиологические потребности»? – процитировала Лакост и пожалела, что это было написано не про Нормана и Полетт.
Хотя почему не о них? Может быть, «он» в рецензии стояло вместо Нормана. И это объясняло его неистовство и радость, когда кто-то еще удостаивался плохой рецензии.
Изабель Лакост покачала головой:
– Нет, найти ту рецензию не удалось. Это было так давно – больше двадцати лет назад. Я отправила агента в архив «Пресс». Придется по одной просматривать микрофиши.
– Bon, – одобрительно кивнул инспектор Бовуар.
Лакост разломила теплый рассыпчатый круассан пополам.
– По вашей просьбе, шеф, я проверила опекуна Лилиан Дайсон, – сказала она, откусила кусочек круассана, положила его и взяла папку. – Сюзанна Коутс, шестьдесят два года. Работает официанткой у «Никса» на Грин-авеню. Знаете такое заведение?
Бовуар отрицательно покачал головой, а Гамаш кивнул:
– Это уэстмаунтское [63] заведение.
– Как, судя по всему, и сама Сюзанна. Я только что позвонила туда. Говорила с одной из старших официанток. Некая Лорен. Она подтвердила, что Сюзанна проработала там двадцать лет. Но когда я спросила, в какие часы работает Сюзанна, Лорен стала отвечать уклончиво. И в конце концов признала, что они все прикрывают друг друга, когда удается получить заказ на обслуживание частной вечеринки. Сюзанна должна была работать в дневную смену, но в субботу ее не было. А вчера она работала как обычно. Ее смена начинается в одиннадцать.
– «Обслуживание частных вечеринок» – это не означает?.. – начал было Бовуар.
– Проституции? – спросила Лакост. – Женщине шестьдесят два. Хотя она занималась этим много лет назад. Два ареста за проституцию и один за кражу со взломом. Это было в начале восьмидесятых. Еще ей предъявлялось обвинение в воровстве.
Гамаш и Бовуар удивленно подняли брови. Впрочем, это было давно, к тому же от таких преступлений до убийства путь неблизкий.
– Еще я нашла ее налоговую декларацию. Задекларированный доход в прошлом году у нее был двадцать три тысячи долларов. Но она в долгах как в шелках. По кредитным картам. У нее их три, и по всем кредит исчерпан. Она, похоже, не думает о кредитном лимите, ее цель – потратить деньги. Как и большинство людей, запутавшихся в долгах, она обманывает кредиторов, но все скоро кончится крахом.
– Она это понимает? – спросил Гамаш.
– Это трудно не понимать, если только ты не пребываешь в иллюзиях с утра до ночи.
– Ты ее не видела, – сказал Бовуар. – Иллюзии – это лучшее, что у нее есть.
Андре Кастонге почуял запах кофе.
Он лежал в кровати на удобном матрасе, под простыней плотностью в 600 нитей и одеялом из гусиного пуха. Ему хотелось одного – умереть.