– Конечно, – кивнула Бобби и даже смогла заставить себя улыбнуться.
Тому, кто привык спать десять часов подряд, весьма нелегко вскакивать несколько раз за ночь с кровати к больному. И пусть он даже сразу же после этого вновь засыпает, наутро начнет ощущать себя так, словно и вовсе не смыкал глаз. Бобби почти ничего не соображала, глаза у нее были красные и болели, однако, собравшись с силами, она прибралась в комнате и навела там к приходу доктора полный порядок.
Доктор явился к ним в половине десятого.
– Ну, маленькая медсестра, все в порядке? Тебе удалось добыть бренди? – полюбопытствовал он, едва только она впустила его во входную дверь.
– Удалось, – отвечала Бобби. – В маленькой плоской бутылочке.
– А вот винограда и говяжьего бульона что-то не вижу, – осуждающе произнес он.
– Виноград вы увидите завтра, – твердо проговорила Бобби. – А говядина для бульона уже томится в духовке.
– Откуда ты знаешь, что именно так нужно делать бульон? – удивился доктор.
– Помню, как делала мама, когда у Фил была «свинка».
– Молодец, – похвалил ее доктор. – Теперь пускай ваша служанка подежурит в комнате с мамой, а ты хорошенько позавтракай, потом сразу же отправляйся в кровать и поспи до обеда. Нам нельзя, чтобы старшая медсестра заболела.
Это и впрямь был очаровательный и здравомыслящий доктор.
Когда в девять пятнадцать утра поезд вылетел из туннеля и в вагоне первого класса пожилой джентльмен опустил газету, чтобы поприветствовать трех детей на заборе, их оказалось не трое, а всего лишь один, а именно – Питер.
И Питер не сидел, как обычно, на заборе, а стоял перед ним, приняв весьма эффектную и выразительную позу, словно служащий зоопарка, представляющий посетителям какое-нибудь редкое животное, или священник в воскресной школе, который, водя указкой по картинке из волшебного фонаря, объясняет детям изображенный на ней библейский сюжет.
Питер водил и тыкал, но не указкой, а пальцем в крепко прибитую гвоздями к забору большую белую простыню, на которой чернели огромные буквы. Некоторые из них расплылись, потому что Филлис переусердствовала с черным лаком, но все-таки надпись было легко прочесть, и она призывала: «Смотрите на станции».
И многие вскоре стали смотреть на станции, однако не обнаружили там ничего примечательного. И старый джентльмен выглянул из вагона и в свою очередь увидал лишь гравий подсвеченной солнцем платформы да желтофиоли и незабудки на станционных клумбах. Паровоз уже запыхтел, выражая намерение устремиться в дальнейший путь, когда перед старым джентльменом остановилась, пыхтя от быстрого бега, Филлис.
– Ой! – выдохнула она. – Я боялась, что вас уже не застану. Шнурки у меня постоянно развязывались. Я даже два раза на них наступала и падала. Вот. Возьмите.
Она сунула ему в руку теплый влажный конверт, и миг спустя поезд тронулся.
Старый джентльмен, опустившись в кресло, открыл конверт. И вот что он прочитал:
«Дорогой мистер. Мы Не Знаем Вашего имени!
Мама больна. И доктор сказал, что мы должны ей давать много разных вещей, которые будут в конце письма. Но она говорит, что мы не можем это себе позволить и должны купить для себя баранину, а она съест от нее бульон. Мы никого, кроме вас, здесь не знаем. Потому что папы нет, и адреса его у нас тоже нет. Папа Вам заплатит. А если он вдруг потерял все свои деньги или еще что-нибудь, Питер заплатит Вам, когда вырастет. В этом мы можем поклясться Вам честью.
Расписка за все вещи, которые нужны маме. Подписываю: Питер.
Посылку, пожалуйста, передайте начальнику станции, потому что мы не знаем, каким поездом Вы вернетесь. Скажите, что это для Питера, которому жаль насчет угля, и начальник станции все поймет правильно.
Роберта, Филлис и Питер».
Далее следовал список продуктов, рекомендованных доктором.
По мере его изучения брови у старого джентльмена поднимались все выше на лоб. Снова перечитав весь перечень, он слегка улыбнулся. А потом прочитал еще раз. И, наконец, отправив письмо в карман, вернулся к чтению «Таймса».
Стук в заднюю дверь раздался примерно в шесть вечера. Трое детей стремглав устремились к ней и открыли. На пороге стоял тот самый носильщик, который столько всего интересного рассказал им про поезда и железную дорогу. Войдя на кухню, он опустил на плиточный пол корзину с крышкой.
– Старый джентльмен срочно просил доставить ее непосредственно к вам, – объяснил носильщик.
– Спасибо большое, – поблагодарил его Питер и, так как носильщик замешкался, словно бы ожидая чего-то, быстро добавил: – Мне очень жаль, что я в данный момент не располагаю двумя пенсами и не могу вам их дать, как это обычно делает папа, но…
– Ох, и зря ж ты сказал про это, – с обидой его перебил носильщик. – У меня-то и в голове даже не было никаких двух пенсов. А намерен я был сказать еще, что сочувствую. Жаль мне очень, что мама у вас не в порядке. И с пожеланием, чтобы ей чуток получшало, принес я ей роз-эглантерий. Уж очень они хороши на запах. А ты про два пенса, – с укором добавил он, вынимая из шляпы букетик мелких, но очень душистых розочек.
– Прямо как фокусник, – позже отметила Филлис.
– Большое спасибо вам! – прямо тогда же воскликнул Питер. – И извините меня, пожалуйста, за два пенса.
– Без обид, – уходя, отозвался носильщик, но было видно, что он значительно покривил душой.
Оставшись одни, дети тут же открыли корзинку. Сверху лежала солома, под ней оказались стружки, а под ними уже – во множестве все, что им требовалось, и еще много того, чего они даже и не просили: персики, портвейн, два цыпленка, картонная коробка с розами на длинных стеблях, высокая узкая бутылка лавандовой воды и три толстых флакончика потолще с одеколонами. А подо всем этим великолепием лежала записка:
«Дорогие Роберта, Филлис и Питер!
Вот все, что вам было нужно. Ваша мама, конечно, захочет узнать, откуда вы это взяли? Ответьте ей, что получили посылку от друга, который узнал, что она больна. А вот когда она выздоровеет, вы обязательно ей должны сказать правду. И если она вам ответит, что вам не следовало ничего просить, скажите, что, по моему мнению, вы поступили совершенно правильно, и я надеюсь, она не слишком на меня сердится за то, что я позволил доставить себе удовольствие».
Далее следовала подпись: «Г. П.». И еще какие-то завитушки, которые детям не удалось разобрать.
– Я полагаю, мы были правы, – сказала Филлис.
– Правы? Конечно, мы были правы, – сказала Бобби.
– И все же, – засунул руки в карманы брюк Питер, – мне бы совсем не хотелось сейчас рассказывать это маме.
– А нам и не надо, пока она не поправится, – вспомнила Бобби, что посоветовал старый джентльмен. – А когда поправится, мы будем так рады, что даже не обратим внимания, если даже она нас станет ругать. Вы только взгляните на эти розы! Мама должна их увидеть.