– Будь ему больно, он бы такого ора не поднял, – еще кипела от ярости Бобби. – Питер не трус.
– Да у меня нога, по-моему, отломалась, вот всего и делов-то, – проворчал Питер и сел.
А потом лицо его вновь побелело. Мама крепко его обхватила руками.
– Нет, ему очень больно, – сказала она. – Видите, он от этого даже сознание потерял. Бобби, садись-ка рядом и положи его голову себе на колени.
Мама быстро расшнуровала ему ботинки, и едва сняла правый, как из его ноги стало сильно капать на землю. И это было не что иное, как самая настоящая кровь. А когда мама стащила с него и носок, на ноге и на щиколотке обнажились три красные раны от зубьев граблей. И весь этот участок ноги был в потеках крови.
– Беги за водой. Налей полный таз, – распорядилась мама, глядя на Филлис, которая тут же кинулась исполнять приказание.
А потом она так спешила скорее доставить воду, что половина у нее вылилась, и ей пришлось донести еще в кувшине.
Питер так и не открывал глаз, пока мама перевязывала ему рану своим носовым платком и они вместе с Бобби несли его в дом и укладывали на деревянную скамью в гостиной. Филлис тем временем уже со всех ног неслась к доктору Форресту.
Потом мама сидела подле Питера и, обмывая ему ногу, отвлекала его разговором от боли, а Бобби накрыла в столовой чай и поставила на огонь чайник.
«Вот и все, что мне остается сделать, – мысленно обращалась она к себе. – Ой, а вдруг Питер вообще умрет? Или останется на всю жизнь инвалидом? Или ему придется на костылях ходить? Или в таком ботинке с утолщенной деревянной подошвой?»
Она застыла у задней двери, и в ее смятенном воображении возникали перспективы одна мрачнее другой.
– Жалко, что я вообще родилась! – И это она воскликнула уже совершенно не про себя, а вслух, и довольно громко.
– Боже милостивый, и с чего б это ты говоришь про такое? – неожиданно раздалось в ответ.
Перед ней стоял Перкс с корзиной, полной зеленых насаждений и мягкой рыхлой земли.
– А-а, это вы-ы, – с совершенно потерянным видом протянула Бобби. – Питер ногу себе повредил граблями. У него там теперь три рваные огромные раны, как у солдат. И это отчасти моя вина.
– Ну, уж готов поставить на что угодно, твоей-то вины здесь нет, – без тени сомнения произнес Перкс. – Доктор-то его видел?
– Филлис за ним побежала, – объяснила Бобби.
– С Питером будет полный порядок, сама увидишь, – заверил Перкс. – Вот в двоюродного кузена отца моего однажды вилы воткнули, прямо в живот, и хоть бы хны. Недель через несколько был как новенький. Ну разве мозгами чуток ослаб. Но говорили, что это совсем не от вил, а под солнцем на сене перележал, и у него в голове тепловой перегрев получился. Я хорошо его помню. Добрый был парень, но дурковатый.
Слова Перкса шли явно от чистого сердца, и Бобби себя попыталась настроить на оптимистический лад.
– Ну, сейчас-то, я вижу, тебе не до садоводства, – тем временем продолжал он. – Пожалуй, тогда мы вот с тобой как придумаем. Пойду-ка сейчас в твой сад и сам это все тебе там понатыкаю, – указал он на содержимое корзины. – Тем более мне все равно подождать охота, если возможно, что доктор-то скажет. А ты, мисси, держи выше нос. Ставлю фунт, что Питер серьезно не пострадал.
Но он оказался не совсем прав. Доктор, осмотрев ногу Питера, сделал очень красивую перевязку и строго-настрого запретил наступать на нее по меньшей мере неделю.
– А он хромым не останется? – принялась с замиранием сердца расспрашивать доктора шепотом возле двери Бобби. – Или на костылях ему не придется ходить? Или шишки какой-нибудь там у него на ноге на всю жизнь не будет?
– Разумеется, нет, – ответил уверенно доктор Форрест. – Через две недели забегает даже быстрее, чем раньше. Можешь по этому поводу не тревожиться, матушка гусыня.
Когда мама пошла проводить доктора до калитки, выспрашивая у него на ходу последние медицинские рекомендации, а Филлис направилась в кухню поинтересоваться состоянием чайника, Питер и Бобби наконец остались наедине друг с другом.
– Он говорит, ты не станешь хромым или кем-то таким же еще, – сообщила Бобби.
– Да все в порядке, – проворчал Питер.
– Это я виновата, – сказала она.
– Чушь, – фыркнул он.
– Если бы мы не поссорились, ничего бы не было, – снова заговорила Бобби. – И я ведь знала, что ссориться нам не надо, и даже хотела об этом тебе сказать, но у меня почему-то не получилось.
– Перестань молоть чушь, – махнул рукой Питер. – Я не остановился бы, даже если бы ты мне сказала. Никаких шансов. Да наша ссора вообще не имеет к этому отношения. Я мог бы ударить ногу мотыгой, или соломорезкой мне палец бы отхватило, или снесло бы нос фейерверком. И ссорились мы бы с тобой или нет, все равно мне было бы жутко больно.
– Но все-таки я ведь знала, что ссориться – это совершенно неправильно, – сквозь слезы проговорила она. – А теперь ты еще пострадал и…
– Во-первых, просохни, а во-вторых, заруби себе на носу, – надоело слушать ее покаяния Питеру. – Если ты что-то в себе не изменишь, то превратишься в маленькую зануду из воскресной школы. Вот и все.
– Да не хочу я совсем становиться занудой, но очень трудно без этого, если стараешься быть хорошей, – пожала в растерянности плечами Бобби.
(Вполне допускаю, благовоспитанные мои читатели, что вы озадачены той же проблемой!)
– Дело не в этом, – покачал головой Питер. – Просто я очень рад, что это произошло не с тобой, а со мной. Иначе лежала бы ты сейчас здесь, как страдающий ангел, все бы домашние суетились вокруг, и я бы такого просто не выдержал.
– Нет, я бы так не лежала, – заспорила Бобби.
– Нет, лежала бы, – стоял на своем Питер.
– А я говорю, не лежала бы, – возмутилась она.
– А я говорю, что лежала бы.
– Дети, дети! Вы снова ссоритесь? – вошла в это время мама.
– Это не ссора. Верней, не совсем она, – принялся объяснять ей Питер. – Вечно ты думаешь, что мы ссоримся, когда мы просто в чем-нибудь не согласны.
И когда мама вышла, Бобби сказала:
– Питер, мне очень жалко, что ты пострадал, но все равно очень гадко с твоей стороны утверждать, будто я зануда.
– Ну, может, и так, – неожиданно согласился он. – Ты ведь сказала, что я не трус, даже когда была совсем не в себе. Ты просто больше не будь занудой, и все дела. Можно ведь последить за собой. Как чувствуешь, что на тебя накатывает занудство, сразу же останавливайся.
– Ладно, – кивнула Бобби. – Я поняла.
– Тогда мир, – величественно провозгласил со своей скамейки Питер. – Зароем топор войны в недрах прошлого, пожмем над его могилой руки и… Знаешь, старина Бобби, я что-то вроде ужасно устал.