Американский отряд был значителен и хорошо вооружен. Одно мгновение казалось, что оскорбленные словами вождя, они начнут битву и умрут, отомстив за обиду. Но это было лишь мимолетное чувство; у них имелись определенные приказания, и они ушли, гневные и раздраженные. Возможно также, что внутренний голос шепнул им, что они заслужили свой стыд и унижение; возможно, что разница в поведении их и дикарей пробудила в них лучшие чувства, и они устыдились своей низкой политики. Как бы то ни было, они молча удалились и скоро исчезли на горизонте.
Однажды утром Рох, Габриэль и я были приглашены в помещение великого совета. Тут мы встретились с четырьмя команчами, которых освободили несколько дней тому назад, и трудно было бы перевести с образного команчского языка их пламенные выражения дружбы и благодарности. Мы узнали от них, что до наступления темноты они скрывались от кайюгов в оврагах, а ночью успели завладеть тремя лошадьми и спаслись бегством. При переходе через большое ущелье они нашли старый красный шарф Роха и просили позволения сохранить его на память о своих бледнолицых братьях. Мы пожали им руки и обменялись трубками. Мы заметили в совете нашего старого знакомого, Белого Ворона, но так как он собирался обратиться к собранию с речью, то мы отложили на время возобновление знакомства и приготовились слушать. После обычных церемоний Белый Ворон сказал:
— Воины! Я созвал вас с целью войны, и вы явились на мой зов. Это хорошо. Но хотя я вождь, я человек. Я могу ошибаться, я могу вступить на ложный путь. Я не хочу ничего делать, ничего предпринимать, пока не узнаю мысли моих храбрых воинов. Выслушайте же меня!
Живет под солнцем племя краснокожих, мужчины которого — трусы, осмеливающиеся наносить удар врагу только сзади или когда во сто раз превосходят его числом. Это племя ползает по степи у больших ущельев; оно питается падалью и не имеют лошадей, кроме тех, которые ему удается украсть у трусливых вачинангов. Известен ли моим воинам такой народ? Пусть они говорят! Я слушаю!
Сотня голосов разом назвала имя кайюгов.
— Я знал это! — воскликнул вождь. — Есть только одно такое племя краснокожих; у моих воинов зоркий глаз, они не могут ошибиться. Мы, команчи, никогда не снимаем скальпа с кайюга, как не снимаем его с ежа; мы только сбрасываем их с дороги, если они попадут на нашем пути; вот и все. Слушайте же меня, мои храбрые воины, и верьте мне, хотя я произнесу странные слова: эти гады, видя, что мы не убиваем их, как змей и скорпионов, вообразили, что мы не делаем этого, потому что боимся их яда. Тысячи кайюгов захватили, в числе других пленных, восемь команчей; они съели четверых и съели бы остальных, но храбрые избавились от плена; вот они перед вами. Неужели грязный кайюг — достойная могила для команчского воина? Нет; я читаю ответ в ваших пылающих взорах. Что же мы предпримем? Не должны ли мы наказать их и бросить их трупы на съедение волкам и коршунам? Что скажут мои воины? Пусть они говорят! Я слушаю.
Все хранили молчание, с трудом подавляя свое возбуждение. Наконец, один старый вождь поднялся и сказал:
— Великий вождь, зачем ты спрашиваешь? Что же может думать об этом команч и воин? Посмотри на них! Разве твой взор не проникает в их сердца? Разве он не видит, как кровь кипит в их жилах? К чему вопросы, говорю я; ты знаешь, что голос их сердца только эхо твоего. Скажи лишь одно слово, скажи: «Идем на кайюгов!» — и твои воины ответят: «Мы готовы, указывай нам путь!» Вождь могучего народа, ты слышал мой голос, а в нем — тысячи голосов тысяч твоих воинов.
Белый Ворон снова встал:
— Я знал это, но хотел услышать, потому что это радует мое сердце и заставляет меня гордиться тем, что я вождь такого множества храбрых воинов. Итак, завтра мы выступаем в поход и выгоним кайюгов из их нор. Я сказал.
Затем четверо освобожденных пленников объяснили, каким образом они попали в плен и каким страданиям подвергались. Они рассказали о своих злополучных товарищах и их ужасной участи, которую пришлось бы разделить и им, если бы их не спасло мужество трех бледнолицых, убивших пятерых кайюгов и разрезавших их узы; после этого они тоже убили пятерых врагов и спаслись, но до сих пор не имели случая рассказать своему племени о мужестве и великодушии трех бледнолицых.
После этого рассказа все воины, молодые и старые, смотрели на нас, точно были лично обязаны нам, и без сомнения, подошли бы пожать нам руки, если бы ненарушимые правила собраний совета не запрещали всякого беспорядка. Вероятно, эта сцена была заранее подготовлена вождем, желавшим представить нас своим воинам в самом благоприятном свете. Он махнул рукой, требуя внимания, и снова заговорил:
— Этому будет уже двенадцать лун. Я встретился с Овато Ваниша и двумя его братьями. Он вождь великих шошонов, наших предков, живущих далеко-далеко к закату солнца за высокими горами. Его двое братьев великие воины двух могущественных народов, родина которых далеко на востоке, за сиуксами, за чиппеуэями, за «опош-ток-эгок» (янки), за великим соленым морем. Они доблестны и храбры: они научились мудрости у жрецов, и Овато Ваниша умеет строить крепости и защищать их лучше, чем вачинанги защищают свои. Я пригласил его и его братьев побывать у нас, попробовать буйвола наших прерий, поездить на наших конях и выкурить с нами трубку мира. Они явились и останутся у нас, пока мы сами отправимся к великой горной реке (Западный Колорадо). Они явились; они наши гости; лучшее, что у нас есть, к их услугам; но они вожди и воины. Вождь всюду вождь. Мы должны относиться к ним, как к вождям, и предоставить им выбрать отряд воинов, которые будут следовать за ними, пока они остаются с нами.
Вы слышали, что сказали наши лазутчики: они были бы съедены кайюгами, если бы не наши гости, которые спасли не только жизнь четырех человек, но и честь племени. Мне нет надобности говорить более: я знаю моих молодых людей; я знаю моих воинов; я знаю, что они любят этих иностранцев, как вождей и братьев. Я сказал.
Окончив речь, он медленно вышел из помещения совета, и все последовали за ним на зеленую лужайку перед деревней. Тут главные вожди и воины племени торжественно приветствовали нас, а затем вошли в новую палатку, поставленную для нас посреди их главной площади. Мы нашли здесь шесть превосходных лошадей в богатом убранстве, привязанных к кольям палатки; это был подарок вождей. В нескольких шагах от входа висел на четырех шестах огромный щит с изображениями бобра, орла и медвежьих лап — первый тотем для меня, второй для Габриэля, третий для Роха. Мы поблагодарили наших гостеприимных хозяев и пошли отдохнуть в наше богатое и изящное жилище.
На другое утро мы проснулись как раз вовремя, чтобы видеть церемонию отъезда; воины, уже на конях, ожидали вождя. Под нашим щитом лежала сотня копий, обладатели которых принадлежали к тому роду, представителей которого мы освободили из плена. Спустя несколько минут они появились на площади на конях и в полном вооружении, готовые поступить под нашу команду. Мы решили, что для увеличения нашего авторитета в глазах индейцев будет полезно, если мои друзья примут участие в экспедиции, и когда появился вождь, окруженный старейшинами племени, Габриэль подошел к нему.