Босху все это казалось бесконечной пыткой. Корасон, нависнув над металлическим столом и засунув окровавленные руки в разрезанное тело, орудовала в нем хирургическим ланцетом и еще какой-то длинной и острой штукой, которую называла мясницким ножом. Корасон отличалась невысоким ростом, и ей приходилось вставать на цыпочки для удобства. Чтобы сохранить равновесие, она опиралась бедром о край стола.
Босха смущало то, что над телом и до вскрытия уже неплохо поработали. Обе ноги отсутствовали, одну руку отхватили у самого плеча, а на коже багровели старые, но словно только что зарубцевавшиеся шрамы. Рот мужчины был открыт в безмолвном крике. Его глаза смотрели прямо в потолок, словно умоляя о пощаде. В глубине души Босх понимал, что страдания мертвецу уже не страшны, но его так и подмывало крикнуть: «Хватит! Когда это закончится? Можно ему хоть после смерти отдохнуть от всех этих мучений?!»
Но Босх молчал. Он просто стоял и смотрел на происходящее, как уже сотни раз бывало раньше. Куда важнее его мыслей и слов была пуля, которую Корасон собиралась извлечь из позвоночника Орландо Мерседа.
Корасон откинулась назад, чтобы немного отдохнуть. Она с шумом выдохнула воздух, и защитный щиток на ее лбу покрылся паром. Патологоанатом взглянула на Босха сквозь запотевший пластик.
– Почти готово, – сообщила Корасон. – Кстати, они были правы, что не стали ее тогда вытаскивать. Пришлось бы продираться через тэ-двенадцать.
Босх молча кивнул, сразу поняв, что она имела в виду один из позвонков.
Врач повернулась к столику с инструментом.
– Надо взять что-нибудь другое…
Корасон бросила мясницкий нож в железную раковину, где постоянно бурлила проточная вода. Она покопалась в лежавшей рядом стерилизованной посуде и выбрала длинный тонкий штырь. Взяв его в руки, она снова погрузилась в тело жертвы. Все внутренние органы были уже вынуты, взвешены и упакованы, осталась только полая оболочка внутри раскрытых ребер. Корасон приподнялась на цыпочки и, воткнув в позвоночник штырь, навалилась на него всем телом, пока наконец не выковыряла застрявшую в хребте пулю. Босх услышал, как свинец загремел в грудной клетке.
– Есть!
Корасон с облегчением выпрямилась и пустила на пинцет струю из шланга. Она поднесла инструмент к глазам, рассматривая свою находку. И ногой автоматически вдавила в полу кнопку рекордера, чтобы начать запись.
– Из двенадцатого грудного позвонка была извлечена сплющенная пуля. Она сильно деформирована. Сейчас я ее сфотографирую, помечу своими инициалами и передам детективу Иерониму Босху из отдела нераскрытых преступлений лос-анджелесской полиции.
Корасон еще раз нажала на кнопку, закончив запись. Потом улыбнулась ему из-под пластикового щитка.
– Прости, Гарри, ты же знаешь, я помешана на формальностях.
– Не думал, что ты его еще помнишь.
Когда-то у них случился короткий роман, но с тех пор прошло уже много времени, да и вообще на свете было очень мало людей, знавших его настоящее имя.
– Конечно, помню, – заверила она шутливо.
В ней появилась какая-то странная скромность, которой он не замечал раньше. Тереза Корасон всегда отличалась честолюбием и в конечном счете добилась того, чего хотела: поста главного судмедэксперта, со всеми прилагавшимися к нему регалиями и атрибутами, включая реалити-шоу на телевидении. Но когда достигаешь вершин успеха, становишься политиком, а политики быстро теряют популярность. Постепенно дела у нее пошли неважно, и в итоге Корасон оказалась там же, где была: на должности рядового судмедэксперта, с такими же обязанностями, как у всех. Правда, ей оставили собственную комнату для аутопсии. Пока.
Положив пулю на стойку, она сняла ее на фотокамеру и пометила нестираемой черной краской. Босх уже держал наготове пластиковый пакет для вещдоков, и Корасон убрала в него пулю. Гарри написал на пакете ее и свои инициалы – обычная судебная рутина. Он взглянул сквозь пластик на кусочек исковерканного металла. Пуля была здорово сплющена, но он решил, что это 0.308 калибр: значит, в жертву стреляли из ружья. Если это так, Босх получил новую и ценную информацию в расследовании дела.
– Хочешь остаться или это все, что тебе нужно?
Корасон сказала это так, словно между ними еще что-то было. Босх приподнял пакетик с пулей.
– Надо отнести его куда следует. А то с меня шкуру сдерут.
– Разумеется. Ладно, закончу сама. А куда делась твоя напарница? Вроде вы пришли вместе?
– Ей надо было позвонить.
– О, а я подумала, что она просто решила оставить нас наедине. Ты не рассказывал ей про нас?
Она улыбнулась, лукаво подмигнув, и Босх неловко отвел взгляд.
– Нет, Тереза. Ты же знаешь, я не болтаю о таких вещах.
Корасон кивнула:
– Верно. Ты мужчина, который умеет держать язык за зубами.
Босх снова посмотрел ей в глаза:
– Стараюсь. К тому же это было давно.
– И огонь давно погас, не так ли?
Он поспешил вернуться к делу:
– Насчет вскрытия. Ты не заметила ничего такого, что противоречило бы прошлому отчету?
Корасон покачала головой, без труда сменив тему:
– Нет, все то же самое. Сепсис. Проще говоря, заражение крови. Можешь вставить это в заявление для прессы.
– И ты уверена, что причиной послужил выстрел? Готова засвидетельствовать это в суде?
Корасон кивнула даже раньше, чем он успел договорить:
– Мистер Мерсед умер от заражения крови, но речь идет о преднамеренном убийстве. Убийстве, которому уже десять лет, Гарри, так что я с удовольствием выступлю в суде. Надеюсь, эта пуля поможет тебе найти преступника.
Босх кивнул и крепче сжал в руках пакетик с пулей.
– Я тоже, – ответил он.
Босх спустился в лифте на первый этаж. В последние годы администрация округа потратила тридцать миллионов долларов, чтобы обновить судебно-медицинский центр, но лифты ходили все так же медленно. Он нашел Люсию Сото в нижнем холле: она стояла, прислонившись к пустой каталке, и смотрела в свой смартфон. Она была невысокой и стройной: фунтов сто десять, не больше. На работу она надевала стильный деловой костюм из тех, что вошли в моду у женщин-детективов. Такая одежда позволяла носить оружие на бедре, а не в дамской сумочке. Да и выглядела она в ней куда весомее и авторитетнее, чем в любом платье. Сегодня Сото выбрала темно-коричневый костюм с кремовой блузкой. Он прекрасно подходил к ее гладкой смуглой коже.
Увидев Босха, она быстро встала, как ребенок, которого застигли за какой-то шалостью.