«Не следовало начинать пить так рано», – смутно подумал он.
Юноша давно опьянел, и, несмотря на перерыв в бане, настроение его шло под уклон. Его намерение удалиться в какую-нибудь более уединенную часть помещения с кем-нибудь из привлекательных флейтисток по-прежнему манило, но он не был уверен, что тело справится с задачей. Мочевой пузырь напрягся, напоминая, что он не выходил помочиться. Теперь самое время. Если он будет выходить и возвращаться, по пути беря по чаше воды у проходящих рабов, то начнет трезветь. Ганнон осторожно встал на ноги.
– Какая-нибудь из девушек вызвала в тебе желание? – с ухмылкой спросил Клит.
– Не одна. Но мне нужно помочиться.
– Зайди в угол, никто не заметит.
– Говори только за себя, – огрызнулся Ганнон. Вряд ли Гиппократу и Эпикиду доложат, если он так и сделает, но у него не было такой отчаянной потребности. – Где нужник?
– Где-то там. – Сиракузец неопределенно махнул рукой в сторону толпы на другой стороне зала.
Ганнон не успел отойти далеко, как с ним заговорил человек, представившийся начальником густобрового. Он от души извинился за поведение своего подчиненного и настоял выпить вместе кратер вина. Когда Ганнону показалось, что прошло достаточно времени, чтобы не показаться невежливым, он извинился и ушел. На этот раз юноша старался избегать смотреть в лицо другим пирующим. Мочевой пузырь был готов вот-вот лопнуть. Даже зрелище обнаженной флейтистки, исполняющей сладострастный танец перед восторженной толпой, не заставило его остановиться. Он прошел по ярко освещенному коридору и подергал несколько дверей. Они были или заперты, или за ними находились чуланы. Но в конце концов ему повезло. Такого великолепного нужника он еще не видел – здесь было несколько деревянных сидений, отверстия которых выходили на наклонный желоб. Ганнон обменялся любезностями с другим посетителем – толстяком, который пускал ветры с такой вонью, что карфагенянин как можно скорее справил нужду и удалился. Немного разочарованный, что его прогулка не продлилась дольше, – он ничуть не протрезвел, – молодой человек направился в противоположную от пиршественного зала сторону. Приятный сквозняк холодил его щеки. Ганнон надеялся, что он дует оттуда, где можно будет посидеть и подождать, когда действие вина ослабнет.
И Фортуна улыбнулась ему. Маленький балкончик, куда он вышел, пройдя пару дверей, не был освещен. Если сесть сбоку, никто не увидит его из коридора. С облегченным вздохом он уселся на каменную скамью и стал смотреть на город. В лунном свете виднелись силуэты черепичных крыш, промежутки между ними заполняла чернота. В вышине сияли бесчисленные звезды. Сбоку он различил крепостную стену. Изредка лаяла собака. Издалека доносился шум набегающих на волнолом волн. Хотелось закрыть глаза.
Он проснулся от холода. Потянувшись и стряхнув усталость, посмотрел на луну. Она начала опускаться на небосводе. «Мелькартова борода! – подумал он. – Я, наверное, проспал несколько часов». Он хотел встать, но, заметив краем глаза какое-то движение, замер. Юноша пожалел, что не проигнорировал приказ прийти без оружия, но его тревога улеглась, когда на соседнем балконе он разглядел силуэт, которого до сих пор не замечал. Это была явно женщина. Она держала на руках ребенка и нежно покачивала его.
– Спи, спи, – шептала она. – Это был лишь дурной сон, любовь моя. Мама здесь. Спи, спи.
Ганнон зажмурился и прислушался снова. Она говорила на латыни, не по-гречески. Римлянка, наверное, была пленницей или, хуже того, Гиппократовой шлюхой. Инстинкт велел ему тихо уйти и вернуться туда, откуда пришел, но сочувствие – и любопытство – удержали Ганнона.
– Мама, – сказал ребенок, мальчик.
– Что, любовь моя?
– А когда мы поедем домой?
– Я… не знаю, любовь моя. Надеюсь, скоро.
Мальчик, может быть, и не заметил, как мать запнулась, но Ганнон заметил. Воспоминание, как перышко, кольнуло его все еще одурманенное сознание.
– Госпожа, – проговорила другая женщина из комнаты, выходящей на балкон.
– Что, Элира?
Ганнон ощутил, будто кто-то швырнул его головой вперед в ледяную воду. Он не слышал имени «Элира» с тех пор, как покинул дом семьи Квинта более четырех лет назад. Он помнил, что она была иллирийкой. Сколько женщин этого племени и с таким именем могли служить госпоже-римлянке? Не может быть…
– Аврелия? – прошептал он. – Аврелия?
Послышался тихий вскрик, потом испуганный голос произнес:
– Кто там? Кто это?
Ганнон проклял свою глупость. Она не могла его видеть, не могла знать, кто находится на его балконе.
– Не бойся. Я просто уставший гость с пира. Твое имя Аврелия?
– Откуда ты знаешь? – спросила римлянка, отступая еще дальше.
Теперь Ганнон убедился, что это она, и быстро заговорил, чтобы женщина не встревожилась еще больше.
– Потому что я Ганнон, которого твой брат Квинт выбрал на рабском рынке в Капуе. Ты тоже там была.
– Гадес в бездне! Г-ганнон?.. – Ее голос снова прервался.
Он подошел к краю балкона, чтобы она лучше могла его разглядеть.
– Я здесь.
Пленница двинулась к нему, все еще крепко прижимая к себе сына.
– Я слышала, что ты можешь быть в Сиракузах, но встретить тебя – за пределами всех надежд!
Она тихо заплакала.
Пришла очередь удивиться Ганнону.
– Бомилькар разыскал тебя?
– Да, в Риме.
– С кем ты говоришь, мама? – раздался сонный голос мальчика.
– Просто с человеком, любовь моя. – Аврелия взглянула на карфагенянина. – Я сейчас. – Она скрылась из виду.
Когда женщина ушла, все мысли Ганнона заслонил Агафокл и рабыни, которых он покупал – для Гиппократа. Это единственное объяснение, почему Аврелия могла оказаться здесь, во дворце. Ярость, какой он не испытывал никогда, пламенем разгорелась у него в животе. Гиппократ, грязный ублюдок! Нужно вызволить ее – как, Ганнон не имел представления, но ничего не делать было нельзя.
– Ты давно в городе? – Аврелия вернулась.
– Несколько недель. А ты… – Ганнон не знал, как закончить фразу поделикатнее. – Тебя захватили в плен? Так ты оказалась здесь?
– Да. Наш корабль захватила сиракузская трирема. Компаньона моего мужа убили. Не знаю, что стало с Агесандром, но меня и Элиру один из людей Гиппократа выбрал… в наложницы. – Последнее слово она проговорила с крайней злобой.
Ганнону хотелось обнять ее, сказать, что все будет хорошо.
– Пусти меня в твою комнату.
– Не могу, Ганнон. Извини. Мы заперты.
Он беззвучно произнес страшное проклятье.
– Тогда я вышибу дверь.
– А если придет стража?