– Прости меня, мой маленький, – прошептала она. – Боги спокойно пропустят тебя на другую сторону. Пусть они оставят свои наказания для меня.

– Он умер?

Аврелия взглянула на Элиру, по щекам которой текли слезы, и глухо подтвердила:

– Да.

– Пусть благословят его боги и позаботятся о нем… Он был чудесный малыш, – прошептала Элира, и ее голос сорвался.

– Нужно подготовить похороны. Они ведь не откажут? – Аврелия почувствовала, что вот-вот зальется слезами.

– Не знаю, госпожа. Если позволят, появится шанс сбежать.

Пленница не сразу осознала, о чем говорит Элира.

– Ты хочешь сказать, если позволят выйти из дворца?

– Да, госпожа. – У рабыни заблестели глаза. – Ты можешь написать ответ Ганнону? Солдат сказал, что сегодня снова будет в пекарне. Я могу уговорить стражника выпустить меня утром. Если Ганнон узнает о похоронах, он сможет что-нибудь предпринять.

– Но неизвестно, когда нам разрешат их устроить…

– Это понятно, госпожа, но хоть какие-то сведения будут полезнее твоему другу, чем отсутствие таковых, верно?

В тот момент женщине было не до побега и не до Ганнона. Ее мысли занимал Публий и то, как отчаянно ей будет его не хватать. Но пленница понимала, что это может оказаться их первой и последней возможностью выбраться отсюда. Что бы она ни чувствовала, несправедливо обрекать Элиру на пожизненную вынужденную проституцию. Аврелия глубоко вздохнула и заставила себя подумать о будущем.

– Ладно. Я напишу.

Глава XII

После обсуждения с Клитом Ганнон решил сам пойти утром в пекарню вместо солдата.

– Будет разумно, если туда станет ходить не один и тот же человек, – сказал он. – Люди могли запомнить твоего солдата со вчерашнего дня.

И вот теперь он стоял в нескольких шагах от пекарни с теплой буханкой в руке. «Боги, как приятно съесть ее свежей, прямо из печи, – подумал молодой человек. – Не многое на свете бывает вкуснее».

Но удовольствие не прогнало волнения. Несмотря на свою браваду перед Клитом, Ганнону было трудно вести себя как ни в чем не бывало и еще труднее постоянно посматривать по сторонам на улицу, следя, нет ли какой-либо опасности. К счастью, ничто не вызывало подозрений. Собравшиеся у дверей пекарни домохозяйки болтали между собой, и рабы, посланные хозяевами, пользуясь случаем, проскальзывали мимо без очереди. Появился хорошо одетый юноша с полным мешком буханок. Два бродячих пса принюхались в надежде, что кто-нибудь, поедая купленное, обронит корку. Прошло какое-то время, и утренняя спешка купить свежий хлеб прошла. Карфагенянин снова почувствовал себя неловко и обрадовался, что на небольшой площади напротив стояла выходящая на улицу таверна. Никто из посетителей не обратил на него внимания, когда он занял место на улице и заказал чашу вина. Закончился час – и вторая чаша, потом еще час – и третья чаша, а Элира все не появлялась. Ганнон начал беспокоиться. Может быть, что-то случилось? Может быть, Аврелия тоже заболела, и Элира ухаживает за нею? Чтобы отвлечься, юноша пошел в нужник при таверне облегчить мочевой пузырь. Нужник представлял собой загородку вдоль стены в проходе между домами. Как обычно, вся видимая поверхность стены была изрисована и исписана посетителями. Ганнон усмехнулся, читая обычные в таких местах надписи: «Я здесь хорошо посрал», «Эвмен любит Агапе», «У шлюх в этой таверне оспа». Вернувшись на свое место, он продолжил рассматривать входящих и выходящих из пекарни и вздрогнул, увидев выходящую с пухлым мешком Элиру. Она похудела с тех пор, как он ее видел; от крыльев ее носа к углам рта протянулись горестные морщинки. Допив остатки вина, Ганнон поспешил за нею и, когда между ними оставалось не более трех шагов, позвал:

– Элира…

Она обернулась и, чуть не выронив мешок, тихо воскликнула:

– Какая неожиданность!

– Не останавливайся. – Ганнон пошел рядом. – Как там Аврелия?

– Не очень хорошо, господин. Ее сын Публий… Он умер.

– Что? Как?

– Малярия. Умер сегодня ночью.

– Боги! Какой ужас…

Ганнона разрывали противоречивые чувства. У Аврелии страшное горе, но теперь нужно каким-то чудом выкрасть из дворца на одного человека меньше. Через один удар сердца пришло осознание, что и это может не получиться.

– Похороны разрешат?

– Мы не знаем. С помощью богов… – Элира состроила самую соблазнительную рожицу, – и с моей помощью, надеюсь, да.

Ганнон закипел гневом и постарался не думать, что приходится делать Элире и Аврелии с тех пор, как оказались во дворце.

– Если разрешат, тогда мы и нападем. Когда узнаете? – Он понял всю глупость своего вопроса, как только тот сорвался с губ. – Вы, конечно, не можете назвать точных сроков…

– Конечно.

– Не важно.

Клит уже говорил про шайку уличных оборванцев, которых можно привлечь для отвлечения внимания. Им можно заплатить и за то, чтобы следили за дворцовыми воротами.

– Когда станет известно время похорон, отправляйся в пекарню, чтобы дать знать мне или тому солдату. Если не получится, скажи Аврелии, что мы в любом случае придем за вами.

Элира испуганно посмотрела на него.

– Как вы нас освободите?

– Просто поверь мне на слово. Будьте готовы с того момента, как выйдете из дворцовых ворот. Все будет сделано по возможности быстро и бескровно, – пообещал Ганнон, радуясь, что Элира не слышит, как у него колотится сердце. – Передай Аврелии мои глубочайшие соболезнования. Скажи… – Он замолк. Что он мог сказать ей, когда у нее такое горе? – Скажи, что мне очень жаль.

– Хорошо, господин. Скоро ты сам сможешь с нею поговорить. – Она посмотрела на него с неуверенной улыбкой. – Мне теперь лучше поспешить. Нельзя надолго задерживаться, а то стража может что-то заподозрить.

– Будьте сильными.

Смотреть, как Элира уходит обратно в заточение, оказалось тяжелее, чем ожидал Ганнон. Он утешал себя тем, что через несколько дней она и Аврелия убегут. Хотя не имел представления, как они скроются, когда Гиппократ и его солдаты начнут розыски.

– Готовы? – Голос Клита приглушала повязка, закрывавшая нижнюю часть лица.

Он стоял с Ганноном и ватагой пацанов в переулке близ главных городских ворот. Они предположили, что Аврелия и Элира с телом Публия пройдут здесь. Большинство надгробий и самое обширное место захоронений находились по обе стороны от дороги, ведущей из города сюда.

– Конечно, готовы, – ответил вожак шайки, коротко подстриженный широколицый парнишка по прозвищу Медведь.

Его помощники, девять мальчишек от его возраста, то есть одиннадцати-двенадцати лет, до, как прикинул Ганнон, лет шести-семи, что-то забормотали или закивали в решительном согласии. На первый взгляд они казались невзрачными – кроме Медведя, тот был коренастый, как многие взрослые; остальные – тощие, в лохмотьях, сквозь которые просвечивали кости. Но внешность их была обманчива. Клит показал их Ганнону в деле, напустив, как стаю волков, на торговца сыром, закрывавшего свой ларек. Им потребовалось времени не больше, чем на двадцать ударов сердца, чтобы повалить его, избить до полубеспамятства и забрать его кошелек и все остатки товара до последней крошки.