Он мог идти. Но, крепко зажав кольцо в правом кулаке, юноша стоял на месте.
– Спасибо, командир.
Погруженный в свои мысли, с кольцом, словно прожигающим дыру в руке, Ганнон не смотрел, куда идет. Бац! Он налетел на кого-то.
– Прошу прощения. Виноват.
Как только слова сорвались с его губ, он ошеломленно и с восторгом узнал Бомилькара.
– Надо же – из всего войска наткнуться на тебя! – воскликнул тот, потирая лоб и в то же время сияя. – Рад тебя видеть. Сколько времени прошло – шесть месяцев?
– Даже больше, – с сожалением ответил Ганнон. – Забавно, что я как раз сегодня вечером собирался тебя разыскать…
– Всегда так говорят. – Бомилькар подмигнул, показывая, что не хотел обидеть. – Время идет быстро! Как у тебя дела?
Командир фаланги опустил руку с кольцом.
– Хорошо. А у тебя?
– Прекрасно. Ходил на встречу с главным? – Бомилькар кивнул в сторону шатра Ганнибала.
– Как ты догадался?
– У тебя вид человека, который только что говорил с ним. Задумчивый, – проницательно заметил Бомилькар.
– Он посылает меня в Сицилию, – признался Ганнон.
Бомилькар поднял брови.
– Продвигаешься наверх…
– Похоже, что так. – Молодой человек чувствовал некоторое разочарование тем, что собеседник не расспрашивает дальше. – Тебя тоже вызвали?
Кивок, а потом шепот:
– Я отправляюсь в Рим.
Как изменился мир, подумал Ганнон. С тех пор как поступил в Ганнибалово войско, он знал только сражения и битвы. А теперь все сводилось к уловкам и хитростям…
– Я так понимаю, шпионом?
Бомилькар снова подмигнул.
– У меня светлая кожа. Благодаря годам в плену, я говорю на латыни, как на родном языке. Кто лучше сгодится, чтобы залезть в волчью пасть? Прошли слухи, что враг попытается оттеснить нас на «каблук» или на «мысок» полуострова. Ганнибал хочет, чтобы я разузнал, правда ли это. – Бомилькар взглянул на солнце. – Ну, я опаздываю. Давай разделим вечером чашу вина. Я расскажу тебе кое-что еще, а ты посвятишь меня в свою миссию.
– Было бы неплохо, – улыбнулся Ганнон.
Когда он, Мутт и Бомилькар уже осушили две небольших амфоры вина, луна высоко взошла на ночном небе, и Ганнон чувствовал, что решительно перебрал. Его обволокло теплым туманом, и он ощущал нежность ко всем людям. Ну, правда, не к римлянам, думалось смутно, но даже они уже не были так плохи, как некоторые хотели их представить. Больше года он прожил с Квинтом и его семьей, разве нет? Они совсем не отличались от него самого и его семьи. Вовсе не злые. Не совершенные, но достойные, работящие люди. Невозможно, чтобы они были каким-то исключением из своей породы. Нет, решил Ганнон, многие римляне – ребята что надо. Вот Пера, начальник, пытавший его в Виктумуле, был явно исключением. А остальным просто случилось оказаться противником. И крайне упорным противником.
– Почему эти болваны не признали свое поражение после Канн? – пробормотал он.
– Надо было тогда идти на Рим, – сказал Бомилькар. – Они бы сдались.
– Сдались бы? – спросил Мутт, презрительно пустив ветры.
Он подождал, пока смешки затихнут, и продолжил:
– Не думаю. Если союзники из всех городов их покинут, только тогда они сдадутся. Когда останутся одни, припертые к стене, – запросят мира.
– Поэтому надо разбить врага в Иберии и Сицилии, – угрюмо сказал Ганнон, уже чувствуя тяжесть своей миссии. – Это освободит две наших армии, чтобы перебросить в Италию. Когда они прибудут, союзники Рима побегут от них, как крысы с тонущего корабля.
– Да, похоже, что так, – сказал Мутт, отхлебывая из своей чаши.
Раз этого не случилось после Канн, Ганнон начал подозревать, что путь к полной победе будет долгим и мучительным. Теперь, когда опасения высказаны словами, перспектива победы в войне на трех фронтах казалась почти недостижимой. «Брось такие мысли, – велел он себе. – Мы должны победить, будь я проклят!»
– Будем молиться богам и делать то, что в наших силах. Больше человек и не может, верно? – Бомилькар протянул чашу Мутту, чтобы тот ее наполнил.
Но Ганнон хотел большего. Неудача или, в лучшем случае, удовлетворение своими усилиями – это было совсем не то, чего он хотел, чтобы чувствовать себя спокойно. Смиряться – удел посредственностей… В голове возник образ Аврелии. Вот она около собственного дома близ Капуи… На мгновение Ганнон ощутил трепет в паху и забыл про Сицилию и свой долг. Его охватил стыд при мысли, что он не попытался связаться с женщиной после последней встречи. Но, видимо, в этом не было смысла. Ей нужно выйти замуж, а они на разных сторонах в нынешней войне. Самое практичное – попытаться забыть красавицу. Но Ганнон так и не смог сделать этого. Волна воспоминаний нахлынула снова. Боги, какое счастье было бы поцеловать ее! Почему он не посылал ей вестей о себе? Они бы все равно не дошли, но ему следовало попытаться… Его захватили грезы, и он толкнул Бомилькара.
– По пути на север ты не поедешь через Капую?
– Это последний дружественный город перед Римом, так что да, вероятно. А что?
Ганнон не сразу ответил. Глупость, с грустью подумал он. Капуя уже довольно давно перешла на сторону Ганнибала. Все, кто сохранил верность Республике, бежали. Он не мог представить, чтобы мать, отец или муж Аврелии перешли на сторону врага. Ее нет в Капуе. Юноша тяжело вздохнул.
– Неважно.
Бомилькар насмешливо уставился на парня, но ничего не сказал. Мутт же, со своей стороны, понимающе усмехнулся.
– Тут дело в женщине. Помяните мое слово.
– Почему ты так подумал? – спросил Ганнон, встревоженный, что Мутт сейчас расскажет про его самовольную отлучку перед сражением при Каннах. Несмотря на то что Бомилькар друг, чем меньше людей знают об этом, тем лучше.
Мутт бросил на него взгляд, словно говоря: «Тревожиться не о чем». Он подмигнул Бомилькару, потом посмотрел на Ганнона.
– По выражению твоих глаз, командир. Как у помешанного теленка.
«Неужели так заметно?» – подумал Ганнон, радуясь, что в темноте не виден цвет его щек.
– Кто она? – спросил Бомилькар.
«Наплевать, – подумал юноша, – пускай он узнает. Испытывать чувства к женщине, которая оказалась на стороне врага, – не акт предательства».
– Сестра римлянина, купившего меня когда-то. Ее имя Аврелия.
– Хорошенькая? – со жгучим любопытством спросил Мутт.
– Еще какая! – Ганнон описал возлюбленную такой, какой увидел, когда встретил в ее семейном поместье. Взрослая, с женскими формами… Его эрекция усилилась, и он сменил позу, чтобы скрыть. Остальные усмехнулись.
– Должно быть, она и в самом деле хороша, раз ты так надолго ее запомнил, – сказал Бомилькар.