Дронго пришлось долго искать семью Арсения Угрюмова, которая проживала в Новгороде. Мать даже не хотела слышать о своем непутевом муже, с которым она разошлась больше шести лет назад. Его увлечение «зеленым змием» было настолько разрушительным, что она, не задумываясь, подала на развод. И за все эти годы она не разрешала ему видеться с сыном, считая, что он загубил ее жизнь. Впрочем, это не мешало ей исправно получать алименты от своего бывшего супруга на содержание ребенка. А его письма она просто выбрасывала. Дронго в течение нескольких часов рассказывал ей о той страшной болезни, которой болен отец мальчика, и как ему важно будет перед смертью увидеть своего сына и обрести его прощение. Та была непреклонна. Но сын, находившийся в соседней комнате, слышал большую часть разговора. И он сам принял решение. Он решил приехать и увидеть своего отца, возможно, в последний раз.
Следом въехал белый «Мерседес». Из него неспешно вылезли вице-губернатор и его молодая жена. Они прошли к Казимире Станиславовне, сразу уводя ее в здание хосписа. Очевидно, им было о чем поговорить. Было заметно, как волнуется вице-губернатор. Но еще сильнее волновалась его супруга, которая смотрела по сторонам и нервно дергалась, словно опасаясь, что подхватит заразу в этом опасном месте. Она была в длинном плаще, кутаясь в который искоса наблюдала за всеми пациентами и врачами, не находя в них ничего ужасного или отвратительного.
Появился еще один «Мерседес». Дверца открылась, и из него вышел… Нет, подобные чудеса бывают только в сказках. Никто не мог поверить своим глазам. Из машины вышел всемирно известный дирижер, руководитель театра, в котором столько лет блистала Марина Шаблинская. В руках у него был огромный букет цветов.
Никто не должен был знать, что еще десять дней назад Дронго лично побывал на приеме у прославленного маэстро, убедив его приехать в хоспис и навестить бывшую приму своего театра. Дирижер был очень занятой человек, его расписание было известно на многие месяцы вперед. Но он понял, почему странный гость так настойчиво просит об этом одолжении. Талантливые люди умеют чувствовать невидимую грань между жизнью и смертью, между бытием и небытием, между Добром и Злом. И он пообещал приехать, отложив все свои дела. Теперь он подходил к Шаблинской с огромным букетом красных роз, и она впервые в жизни чувствовала смущение, как девочка, впервые пришедшая на свидание. Шаблинская оглянулась, не скрывая своих слез.
– Это ко мне, – сказала она всем окружающим ее людям, как будто кто-то сомневался в этом.
Маэстро протянул ей букет цветов, и это был самый лучший миг в ее жизни за последние годы.
Последней машиной, которая въехала через ворота, был синий «Пежо», набитый пассажирами. Машина остановилась, и из нее выскочили три девушки, удивительно красивые и похожие друг на друга, их рано поседевший, немного сутулый отец и молодой человек, очевидно, жених старшей из девушек. Они подошли к зданию хосписа. Из окна своей палаты на них во все глаза смотрела Антонина Кравчук. Она не вышла бы из этого здания ни за что на свете. Она радовалась за других, даже не подозревая, что именно ждет ее в это воскресенье. Но она увидела их всех. Увидела всех своих девочек, увидела своего супруга, увидела жениха своей старшей дочери. Она не плакала, она стояла у окна, словно окаменев, и смотрела на всех пятерых, стоящих под окнами хосписа. Витицкая, увидев девочек и поняв, к кому они приехали, оставила съемочную группу и бросилась обратно в здание. Она вбежала в палату с криком:
– Они приехали!
– Вижу, – сказала Антонина, все еще не в силах оторвать взгляд от своих девочек.
– Выйди к ним, – тихо попросила Витицкая, – ты должна сегодня к ним выйти.
– Нет, – ответила ее соседка, все еще не оборачиваясь к ней, словно боясь, что эта чудесная картинка исчезнет, если она повернется, – нет. Они не должны меня видеть в таком виде.
Две младшие дочери махали руками, даже не зная, из какого окна за ними следит мать. Муж посмотрел на девочек и улыбнулся. И тоже поднял руку.
– Выйди к ним, – истерически закричала Витицкая, – прямо сейчас! Немедленно! Это не тебе нужно, дуре, а им. Ты понимаешь, что это им нужно?!
Мать смотрела на девочек и молчала. Она не плакала, не рыдала, просто стояла и молча смотрела на своих девочек. Какие они взрослые! Младшая уже вытянулась, как и старшие. Какие у них красивые лица… Любовь родителей к детям – это настоящая религия, где не бывает атеистов.
– Я тебя прошу, – заплакала Витицкая, – я тебя просто умоляю. Если ты сейчас не выйдешь к ним, ты никогда этого себе не простишь. Ну не будь ты такой бесчувственной дурой, умоляю тебя!
– Не могу, – тихо произнесла Антонина, – не хочу, чтобы они меня запомнили такой. Пусть запомнят другой.
– Хорошо, – крикнула Витицкая, – я принесу тебе ширму! Спрячься за ней и хотя бы поговори с ними. Ты ведь сегодня ночью будешь кричать так, что наши собаки сдохнут от ужаса. Это будет, если не поговоришь с ними. Разреши, я принесу ширму.
– Они не смогут вот так – стоять перед ширмой, – возразила Антонина, – все это бесполезно. Не нужно кричать.
Она все еще не отрывала глаз от своих девочек, словно опасаясь, что не сможет запомнить эту картинку до конца своих дней. Витицкая махнула рукой и выбежала из палаты. Она пробежала мимо режиссера и оператора, которые не понимали, что происходит, оттолкнула ведущую и подбежала к семье своей соседки.
– Она боится, что вы ее увидите в таком состоянии, – сказала, тяжело дыша, Витицкая, – она боится, что вы испугаетесь. Она не может выйти к вам.
– Тогда я пойду к ней, – сказала старшая дочь, – оставайтесь здесь. Я пойду к ней сама.
– Нет, – сказала средняя, – я тоже пойду.
– И я пойду, – добавила младшая. Ей было уже пятнадцать лет, и она не собиралась уступать старшим сестрам.
– Должен пойти папа, – решила старшая дочь, – мы с ним пойдем вдвоем, а вы оставайтесь здесь.
Молчавший отец грустно кивнул. Он хорошо знал характер своей супруги. Если она не хочет их видеть, настаивать было нельзя. Но он знал и характер своей старшей дочери. Если она что-то решила, то остановить ее невозможно. Вместе с ней он вошел в здание хосписа. Антонина увидела, что они идут, и заметалась по палате. Затем схватила платок, с которым выходила иногда в коридор, быстро обмотала вокруг головы и лица. Она не успела закончить, когда дверь отворилась.
– Мама, – сказала дрогнувшим голосом старшая дочь, – мама. Я так скучаю без тебя.
Девочка бросилась к ней, и Антонина забыла в эту секунду обо всем на свете. И о своей болезни, и о своем платке, и о своих ужасных ранах. В эту секунду она была счастлива как никогда в жизни. Муж стоял в дверях, растерянно глядя, как старшая дочь обнимает свою мать. В этот момент в палату мимо него проскользнула средняя дочь.