Девушка открыла дверь и, войдя внутрь, обратилась к находящейся внутри пациентке:
— Фрау Урсула, вы не спите? К вам посетители, поднимайтесь.
Не забудьте надеть тапочки, сегодня похолодало. — И, обернувшись к мужу больной, повторила: — Если начнет волноваться, немедленно вызывайте дежурного.
Тот послушно кивнул.
Маша с интересом смотрела на необъятное существо без пола и возраста, с трудом поднимающееся с кровати. Безусловно, оно было женщиной, возможно, когда-то даже привлекательной, о чем свидетельствовал красивый разрез глаз. Но сами глаза были абсолютно больными. За свою врачебную практику доктор вдоволь насмотрелась на человеческое безумие, отраженное в зрачках. Выпуклые, мутные, у одних блуждающие, у других замершие на одной точке, слезящиеся или, напротив, сверкающие возбужденным блеском, их объединяло одно — пустота, безжизненность, невозможность адекватно анализировать зрительные образы и транслировать их в мозг.
Глаза Урсулы, воспаленные и красные, с нависшими тяжелыми веками, безразлично смотрели на вошедших, не подавая признаков осознанности. Одутловатое лицо с гипертоническими сосудистыми звездочками на щеках и отвисшими бульдожьими брылями находилось в постоянном движении. Оно кривлялось, гримасничало, ухмылялось и страдало одновременно.
Но появление Вальтера произвело неожиданный эффект. Остатки сна покинули больную, болезненный покров оставил разум, в глазах заискрилась жизнь, лицо, перебрав всевозможные маски, остановилось на невинности и как будто успокоилось. Урсула приветственно улыбнулась мужу и машинально убрала всклоченные волосы за уши.
Маша немного воспряла духом. Больная отчасти контролирует себя и находится сейчас в переходном периоде от дремы к бодрствованию, поэтому наиболее восприимчива к внушению.
Сделав Максимильяну знак, девушка подошла к несчастной и взяла ее пухлые теплые руки. Она заметила краем глаза, как испуганно дернулся Вальтер, но одобряюще ему улыбнулась и попросила не вмешиваться.
Урсула удивленно взглянула на незнакомку, но своих рук не убрала.
Макс подошел ближе, готовый ко всему. Но не к тому, что произошло в следующий момент.
Мария, продолжая крепко сжимать кисти больной, вдруг задрожала всем телом, резко повела головой в сторону, закатила в потолок глаза и заговорила каркающим голосом. Испуганный не на шутку Макс остолбенел. Он боялся пошевелиться. Ему даже показалось, что воздух в палате стал разреженным, запахло озоном, словно после грозы. Все происходящее фиксировалось в его голове на замедленную пленку и походило на действо из примитивного триллера про зомби.
Маша, или нечто, дремавшее в ней, несколько минут говорила на совершенно незнакомом грубоватом языке со множеством шипящих звуков. Закатившиеся глаза существа уткнулись страшными бельмами в пустоту, голова подрагивала от легких конвульсий, разбрызгивая слюни.
Внезапно руки разомкнулись, девушку отбросило от пациентки словно от удара током. Маша упала бы на пол, если бы не Макс. Гид подхватил ее ватное, полностью расслабленное тело и прижал к себе. Машу тошнило, ее били жестокие судороги, в уголках рта скопилась пена.
Максимильян подвел свою спутницу к умывальнику и ополоснул ей лицо прохладной водой, умоляя успокоиться, не замечая, что перешел на ее родной язык.
Вальтер не обращал на эту сцену ровно никакого внимания. Он не мигая смотрел на жену, которая впервые за несколько лет плакала навзрыд. Ее лицо замерло подобно неподвижной восковой маске, а по щекам ручьями текли слезы, нечеловеческие, неестественные, похожие на бесконечные потоки воды. Они как будто существовали отдельно от окаменевшего лица, жили своей собственной жизнью.
Мария постепенно пришла в себя, ее перестал бить озноб, спазмы в желудке отступили. Но голова продолжала кружиться, перед глазами плыло бессмысленное марево, взгляд не фокусировался.
Крепко обняв девушку, Макс насильно вывел ее в холл и усадил на стоявший в рекреации кожаный диван. Отдыхающие на нем пациенты испуганно шмыгнули в палаты, оставив посетителей одних. Маша с наслаждением вытянула ноги, положила голову на колени Макса и устало прикрыла глаза. Ее зеленоватое лицо медленно обретало краски.
Прошло около получаса, прежде чем дверь палаты тихо открылась и оттуда выскользнул Вальтер. Он подошел к молодым людям и, подтащив кресло, сел напротив. Маша приподнялась с колен своего друга.
— Что со мной было? Я упала в обморок? Совершенно ничего не помню, — она сжала виски и прерывисто вздохнула, опасаясь возвращения тошноты. — Я так и не успела ей ничего сказать из того, что собиралась…
— Ошибаешься, — безжизненным голосом ответил Макс, — тебе даже переводчик не понадобился. Вальтер, — обратился он к мужчине напротив, стараясь говорить как можно спокойнее. — Вы поняли, что… оно говорило?
Маша испуганно повернула к нему лицо. «Что ты имеешь в виду?»
Вальтер ответил:
— Ваша спутница говорила на старинном ретороманском наречии, очень редком, понятном лишь коренным жителям. Хотя я живу в Куре уже лет двадцать, понял лишь отчасти…
— А я и вовсе не местный, не разобрал ни одной фразы. Вальтер, что… она говорила?
— Что-то вроде «Нет вины твоей передо мной, не тяни чужие грехи, они оплачены сполна. Отпусти меня… твоя боль снова держит в подвале». Подруга ваша была явно не в себе, но то, что произошло с Урсулой, когда вы вышли… В голове не укладывается.
Маша до крови впилась ногтями в руку Макса. Тот терпеливо молчал, потом, разжав ее побелевшую кисть, прошептал:
— Сиди тихо.
Вальтер некоторое время боролся с волнением.
— Она не могла плакать уже долгие годы. Обращения к врачу начались именно с этой физиологической особенности. У нее высохли слезы, а следом подкралось безумие. Просиживала днями и ночами на чердаке дома Иоганна Пруста, рылась в пыльных семейных хрониках. Урсула помешалась на проклятии и решила принести себя в жертву, чтобы ведьма оставила ее в покое. Она отказалась иметь детей, желая уберечь их от беды. Опустилась, превратила себя в развалину. А моей Урсуле всего сорок, и еще несколько лет назад друзья завидовали мне…
Так вот — сейчас она плачет, рыдает навзрыд, выплакивая слезы за все прожитые годы… И, возможно, мне это только кажется, возможно, я вижу лишь желаемое, но ее лицо меняется, взгляд становится более осмысленным… Фроляйн, я не знаю, какую цель имели ваши слова, но они оказались эффективнее многолетней интенсивной терапии.
Маша не мигая слушала признания Вальтера. Потом спросила:
— Можно мне увидеть ее?
— Думаю, да… только, умоляю, больше ни слова. Не спугните мою надежду.
Урсула Пруст продолжала сидеть в той же позе на краю кровати, свесив вниз полные ноги. Ее руки безвольно лежали на коленях, а слезы извилистыми змейками ползли по щекам.
Лицо больной было непроницаемо, торжественно спокойно. Выражение глаз действительно изменилось. Как будто из них вместе со слезами вытекла пустота, болезнь, затаившееся безумие. Благоговейно улыбаясь, она взглянула на Машу.