Мне повезло – я слышал. Неоднократно слышал. В комнатушке Майка, куда Цой носил, как носят дорогую вещь надежному оценщику, все свои новые песни, на Космонавтов у Рыбы, в комнате Цоя у парка Победы под башней, у себя дома… И оба „Бездельника“ вкупе с „Битником“ и „Алюминиевыми огурцами“ до сих пор звучат у меня в ушах именно в том, гариновском исполнении. Звенящие, текущие жидким оловом змейки молодых голосов по-прежнему вибрируют во мне и заставляют дрожать диафрагму, а слова, простые, но нераспознанные за ненадобностью в своих мерцающих смыслах, мягко укладываются на свои места, и мне плевать, глубоко плевать на сдвинутые стихотворные метры и пропущенные рифмы: вот так, блин, – „ситар играл“, – и все…»
Ему вторит другой писатель и поэт, уже московский, который сумел оценить Виктора Цоя в самый начальный момент его творческого пути.
Алексей Дидуров (из воспоминаний):
«Что мне прежде всего бросилось в глаза в тот далекий новогодний вечер? То, что ему нечего было выдавливать из себя по капле. В нем, в нашем госте, не было раба! Перед нами предстал свободный юный человек из страны Ленинград. И угадывалось, что таких там хватает. Особенно это звучало, чувствовалось в его речи, спокойной, ясной и простой, в голосе его, глуховатом, горловом, низко посаженном, в стиле разговора. Он говорил короткими, точными фразами, со вспышками подхохатывания, со школьно-пэтэушным незлым смешком. Так может говорить только тот, у кого есть надежный круг „своих“.
Впрочем, если он среди нас, москвичей, к которым примчался в столицу накануне нового, 1982 года, был в своей тарелке, не поменял домашнюю, питерскую, свою манеру общаться, значит, „свои“ у него нашлись не только в Ленинграде. Потом, во время концерта, оказалось: мы, здешние, по его песням поняли, что он – наш, песни его – наши, про нас, тех, кто собрался в классической московской коммуналке послушать дуэт питерцев. Мы были все помянуты поименно во вступлении:
– Новогодний концерт в Москве группы под, может быть, временным названием „Гарин и гиперболоиды“, в составе которой Алексей Рыбин – гитара, я – Виктор Цой – вторая гитара. Помогают нам наши друзья из московской группы „Последний шанс“, которые играют на бонгах, маракасах, – Сергей Рыженко, Саша Самойлов, Алексей Дидуров, и он же на ударнике. Год у нас 82-й, район площади трех вокзалов.
Тут я говорю Цою:
– А по тарелке бьет Артем Троицкий, свистит Володя Алексеев!
Цой спохватывается:
– Ну да…
Он уже к гитаре обращен душой, он уже в образ входит, он сейчас почти не здесь, а в родном Питере…
С первых же песен дуэта меня поразили в творчестве Цоя предельно детализированная обытовленность, пристальный и влюбленный взгляд на обыденную жизнь юного ленинградца в питерских стенах под петербургским небом: сквозь текст каждой песни, вплетаясь в русско-городскую мелодику ее, зашушукались невские тугие сквозняки, запели хором проходняки – продувные, полумрачные, схваченные округлыми арками, как каменное дуло, долготой и прямизной своей повторяющие улицы-линии. И вот уже будто взлетели и стиснули холодное небо мутноглазые фасады хмурых меблирашек, хранительниц вечной здешней достоевщины.
Самое интересное – в том, что Витя Цой жил праведнической, простой жизнью вечного подростка ленинградских неореалистичных кварталов, предпочтя жизнь грустного, задумчивого, приметливого шалопая и сибарита-котельщика накатанной карьеристской колее. Собственным выбором быта и бытия он возвещал свои идеалы».
Алексей Рыбин (из книги «Кино с самого начала»):
«Нам ужасно нравилось то, что мы делали. Когда мы начинали играть втроем, нам действительно казалось, что мы – лучшая группа Ленинграда. Говорят, что артист всегда должен быть недоволен своей работой, если это, конечно, настоящий артист. Видимо, мы были ненастоящими, потому что нам как раз очень нравилась наша музыка, и чем больше мы „торчали“ от собственной игры, тем лучше все получалось. Олег как более или менее профессиональный певец помогал Витьке справляться с довольно сложными вокальными партиями и подпевал ему вторым голосом. Гитарные партии были строго расписаны, вернее, придуманы (до записи мелодии на ноты мы еще не дошли) и шлифовались каждый день. Мы всерьез готовились к тяжелому испытанию – прослушиванию в рок-клубе».
То, что я сейчас рассказываю, известно практически каждому любителю русского рока со стажем. Но мы договорились, что моя книга обращена к новым поколениям любителей, к молодежи, которая, может быть, и не очень многое знает о Майке и его группе.
Поэтому мне опять поможет мой хороший знакомый и эрудит.
Андрей Бурлака (из рок-энциклопедии, т. I):
«Питерская группа „Зоопарк“ просуществовала десять лет и стала одним из краеугольных камней в фундаменте отечественного рока, оказав значительное влияние на всю его эволюцию, а основатель группы, безвременно ушедший из жизни гитарист и певец Майк Науменко, был и останется в истории как едва ли не самая яркая звезда на небосклоне русского рок-н-ролла.
Михаил „Майк“ Науменко родился 18 апреля 1955 года в Ленинграде, музыкой начал интересоваться еще в школе, хотя в отличие от большинства сверстников, которые предпочитали слушать британский бит, а затем хард-рок, увлекался белым ритм-энд-блюзом The Rolling Stones, американским фолком, поэзией Боба Дилана и Марка Болана (чему способствовало и его серьезное увлечение английской филологией). По окончании школы Майк поступил в Строительный институт, однако, не закончив его, ушел после четвертого курса.
О музыкальных занятиях Науменко до-зоопарковского периода известно мало: еще школьником он сочинял песни на английском, хотя так и не донес их до сцены, с институтской самодеятельностью в контакте не был, в начале 1977-го пару недель играл на танцах в Уткиной Заводи с „Союзом любителей музыки рок“, 25 февраля 1977 года выступил на очередном дне рождения Джорджа Харрисона с восхитившей всех версией „Drive My Cаr“, подружился там с музыкантами „Аквариума“ и в 1977–1979-м тесно сотрудничал с ним в качестве приглашенного электрического гитариста, а также несколько раз объединялся с музыкантами „Аквариума“ под шуточной вывеской „Вокально-инструментальная группировка имени Чака Берри“, играя репертуар из классических рок-н-роллов и блюзов. Помимо того, Майк сотрудничал с одним из самодеятельных театров Питера, для которого около 1975 года и начал сочинять песни на русском.
В мае 1978 года Майк вместе с лидером „Аквариума“ Борисом Гребенщиковым записал акустический альбом „Все братья – сестры“, а летом 1979-го совершил турне по деревням Вологодской области в составе группы „Капитальный ремонт“ (что с юмором и документальными подробностями описано в повести лидера „Ремонта“ Вячеслава Зорина „Разомкнутый круг“). Науменко репетировал с „Капитальным ремонтом“ до конца осени 1979-го, после чего окончательно выбрал соло-карьеру и начал выступать, исполняя свои песни под гитару.
В июле-августе 1980 года в студии Большого театра кукол был записан дебютный альбом Майка „Сладкая N и другие“, включавший многие из его классических номеров; за пультом находились поочередно Игорь „Птеродактиль“ Свердлов (позднее директор „Автоматических удовлетворителей“) и Алла Соловей. Тем же летом состоялось несколько концертов Майка, после которых его имя начало приобретать определенную известность. Кроме того, он побывал на фестивале рок-акустики в олимпийской Москве.