Нет, не мои – волка! Оборотня!
Нет, мои…
– Гатика! – завопил я, подхватывая ее на руки, и они сразу же стали красными от крови, которая толчками вырывалась из раны.
Судорога прошла по ее телу, зеленые глаза померкли и неподвижно уставились на меня.
– Нет, Гатика! Нет! Не умирай!
От моего крика дядя Вадя подхватился, уставился очумело, даже, кажется, руку занес, чтобы перекреститься, но мне было не до него.
Я рванул вверх по тому самому склону, по которому только что – в полночь! – спускался сломя голову, преследуя черную кошку, которая… которая спасла меня.
«Могла бы, конечно, Гатика своими когтищами тебя спасти», – вспомнил я слова совы.
Гатика должна была уйти с ребятами, вернуться к людям.
Она осталась, чтобы помочь мне. Знала, что больше не обернется человеком, но осталась, чтобы мог вернуться домой я.
Наверное, в этом было какое-то особенное колдовство – поцарапать морду оборотню крест-накрест. Этому колдовству, конечно, и научил ее Ликантроп в лесу! У меня до сих пор горит лицо… наверняка на нем две полосы от ее когтей крест-накрест…
Вот чего так испугалась Гатика там, в лесу, стоя напротив Ликантропа и глядя ему в глаза. Знала, чем это может для нее кончиться!
Но он сказал, что у нее есть выбор. Она сделала выбор! Она спасла меня в ту самую минуту, когда я уже почти забыл дорогу назад. А я ее за это…
Нет! Здесь рядом ветеринарная клиника, я точно помню! Она как раз в Ветеринарном переулке! Я даже номер дома вспомнил – 4.
Там ей помогут!
– Гатика! – бормотал я. – Не умирай! Пожалуйста!
И вот я уже влетел в ворота больницы, и перебежал через двор, и ворвался в дверь, где остро, страшно пахло какой-то лечебной гадостью.
А может, болью и смертью.
Худой доктор в зеленой робе и такой же шапочке шел через прихожую, в которой стояла клеенчатая лавка и висели на стенах какие-то плакаты, – да так и замер при виде меня.
– Батюшки! – ахнул он и заорал: – Марья Петровна, лицо парню обработайте, пожалуйста! Скорей!
Прибежала, шлепая сланцами, как ластами, какая-то тетенька, чем-то мазнула меня по лицу.
И уставилась с любопытством:
– Что, не больно?!
Я не чувствовал ничего. Я смотрел на Гатику.
– Собаки порвали? – спросил доктор, осторожно вынимая ее из моих трясущихся рук.
Я кивнул и прохрипел:
– Спасите ее… пожалуйста…
Доктор пожал плечами и унес Гатику в какой-то кабинет.
– Ты сядь, – сказала медсестра. – Посиди. Неужели тебе не больно?!
Мне было больно до того, что я едва сдерживался, чтобы не заорать. Но не лицо у меня болело…
Чтобы не видеть удивленных глаз медсестры, я откинулся к стенке и зажмурился.
Слышал, как она постояла, повздыхала надо мной и ушла, шлепая своими ластами.
Я сидел и жмурился так крепко, как только мог. И бормотал:
– Ну пожалуйста… ну пожалуйста!
Сам не знаю, кого и о чем я просил.
Потом раздались другие шаги. Уже не шлепающие.
Я открыл глаза.
Доктор стоял передо мной.
Помолчал. Вздохнул.
– Слишком глубокая рана, – сказал он. – Потеря крови… ты понимаешь?
Я кивнул.
– Слушай, – сказал доктор, – я тебе не советую на нее смотреть. Зачем? Запомни ее живую. А ее просто сожгут. Это мгновение! Чем гнить где-нибудь в земле… это лучше, поверь. Согласен?
Я кивнул.
– Знаешь, говорят, все псы попадают в рай, – сказал доктор. – Думаю, вообще все животные туда попадают. Кошки тоже.
Я снова кивнул.
– У тебя лицо в самом деле не болит?
Я кивнул.
– Ну ладно, – сказала он, снова вздохнув. – Тогда пока. Иди. Жаль, но…
Я кивнул, встал и вышел оттуда, из этого запаха боли и смерти, в котором осталась Гатика.
Шамаханская царица.
* * *
Мне казалось, я шел долго-долго, хотя спешил изо всех сил. Легче мне не стало – просто хотелось поскорей увидеть кое-кого и кое о чем спросить. Дороги я не замечал, вообще шел как во сне и вздрогнул внезапно услышав знакомый голос:
– Кого мы видим! Дохлый Тунец собственной персоной!
Я осмотрелся.
А, это уже наш двор. Вон качели на малышковой площадке. На качелях сидит Валя. Люда ее раскачивает, и Валины длинные тощие ноги смешно гребут по траве. А Сашка с Пашкой подтягиваются на турнике.
– Это не просто Дохлый Тунец! – завопил Пашка. – Это Тунец Дохлый Полосатый! Особая порода! Редкий подвид!
– Кто тебя так разукрасил, Тунец?! – зашлись хохотом девчонки. И Сашка тоже.
Я стоял и смотрел на них как дурак.
Они все забыли! С ними как будто ничего не было!
Или правда не было?!
– Который час? – вдруг спросил Сашка.
– Час пятнадцать, – машинально ответил я, не глянув на запястье. Я ведь часы еще утром дома забыл.
Они все замолчали, как будто их внезапно заткнуло.
У них были такие лица…
Точно такие же лица были у них там, в лесу, когда какой-то там волк вдруг сказал им, что сейчас без четверти одиннадцать. Вот только Люда на пятую точку не шлепнулась. Наверное, потому, что крепко за качели держалась.
Сашка открыл рот, как будто хотел что-то сказать, – и закрыл.
Они стояли и молчали, не понимая, что происходит.
Как будто пытались вспомнить что-то, но сами не знали что.
Да и ладно. Пускай помучаются! Может, во сне эта история им приснится. Всем сразу!
И тут мне почудился чей-то пристальный взгляд.
Я повернул голову.
Это был он…
Колдун. Ликантроп. Белый Волк.
Вежливец!
Наш сосед.
Я спешил, чтобы его встретить и задать парочку вопросов, но сейчас просто не мог на него смотреть. Меня аж тошнило от злости! Я его ненавидел так, как не ненавидел никого и никогда в жизни! Те «теплые, дружеские чувства», которые я раньше испытывал к своим «лучшим друзьям», и рядом не стояли с этим всепоглощающим чувством ненависти, которое у меня возникло к Ликантропу.
– Ты сходил в поликлинику? – спросил он как ни в чем не бывало.
Ну, ребята… Такую кашу заварить – и строить из себя добренького дедушку?! Или он думает, что я такой же забывчивый, как Сашка с Пашкой и Валя с Людой?!