– Смотри, Никито́й! – вскричала Сиулиэ. – Смотри! Эта мертвая душа попыталась увести в мертвый мир чью-то живую душу! Буникэн! Отдай мне ее! Слышишь?! Ты не смеешь брать ее с собой! Только шаман может сопровождать душу в Буни! Отпусти ее – или я позову харги, который бросит тебя в Тунео!
Буникэн перепугался – это было сразу видно. Он отшатнулся, поскользнулся, повалился на серо-белый прах, который устилал все вокруг, – и из-под полы его погребального одеяния выскользнуло что-то вроде бабочки с головой женщины и длинными распущенными волосами. И лицо, и тело, и волны длинных волос были почти совершенно прозрачны, однако Никита сразу узнал ее…
Да он где угодно узнал бы ее, и в Нижнем мире, и в Верхнем! Сколько раз он видел ее лицо! Сколько раз звал ее во сне и плакал оттого, что она не возвращалась!
– Мама! – закричал он что было сил, но прозрачная, призрачная бабочка-Улэкэн уже исчезла среди низких мутных облаков, которые заволакивали небеса Буни.
– Я видел ее! – кричал Никита, протягивая вверх руки. – Я видел ее душу!
И подумал: «Эх, я дурак! Надо было запеть ее песню – тогда, может быть, она не улетела бы, она вспомнила бы меня!»
– Теперь я понимаю, что произошло, – пробормотала Сиулиэ. – Улэкэн лежала в тайге без сознания, а в это время чья-то мугдэ направлялась в Буни. То ли шамана-проводника не было рядом, то ли он зазевался, но мугдэ наступила на тень Улэкэн – и взяла ее с собой. А забрать тень какого-то человека – все равно что забрать его душу!
– Значит… значит…
Голос от волнения так дрожал, что Никита не мог говорить и был вынужден обхватить себя обеими руками. Тряска стал меньше, и он кое-как произнес:
– Значит, если вернуть мамину душу на землю, она оживет?
– Не так все просто! – вздохнула Сиулиэ. – Мало вернуть душу на землю – надо вернуть ее телу Улэкэн. А это можно сделать только возле дерева Омиа-мони.
– Омиа-мони, Дерево Душ… – медленно повторил Никита. – Понимаю! Ты говорила, что увидеть Омиа-мони может только шаман… И ты обещала мне помочь увидеть его!
Сиулиэ взглянула исподлобья и отвела глаза:
– Ну да, я обещала. Но только…
– Что? – испугался Никита.
– Понимаешь, Никито́й… – с запинкой сказала Сиулиэ, – я больше не могу тебе помогать. И я не смогу проводить тебя к Омиа-мони. У тебя будут другие проводники.
– Другие? А почему? – забеспокоился он.
– Не спрашивай о том, чего я все равно не смогу объяснить, – раздраженно ответила Сиулиэ.
Никита обиделся.
Ничего себе талисман! Ничего себе оберег! Да разве так бывает, чтобы талисман вдруг бросил того, кого должен охранять?! А Сиулиэ собирается его бросить…
Ну и ладно! Ну и пожалуйста! Он и без нее отлично обойдется!
– Это правда, Никито́й, – усмехнулась Сиулиэ, и Никита насупился, поняв, что она снова каким-то неведомым образом проникла в его мысли. – Ты отлично обойдешься без меня. Ты увидишь Омиа-мони… но только при одном условии.
– Каком еще условии? – насторожился он.
– Ты должен принять наследство.
– В смысле?! – изумленно воззрился Никита. – Чье? От кого?
– Ты должен принять наследство своего прадеда – то самое, от которого отказалась Улэкэн. Это и стало причиной несчастий, которые ее постигли. И если хочешь все исправить, ты должен принять наследство.
– Да что ты твердишь одно и то же! – сердито воскликнул Никита. – Объясни толком, что это значит!
– Это значит, что ты должен стать шаманом, – сказала Сиулиэ.
– Кем-кем? – засмеялся Никита, однако Сиулиэ даже не улыбнулась в ответ.
Она смотрела на него строго, требовательно… и в то же время печально.
– Ты серьезно, что ли? – прошептал Никита.
Она кивнула:
– Ради этого я тебе помогала. Ради этого отдал свои силы агди сиварин. Ради этого спасал тебя ворон. Чтобы ты стал шаманом!
– А что это значит? Я надену такой длинный халат, найду какой-нибудь бубен и буду что-нибудь кричать? – попытался пошутить Никита.
– Бубен тебе придется найти, это точно, – сказала Сиулиэ. – И не какой-нибудь, а свой! Свой унгчухун! Свой собственный шаманский бубен! Но сначала нужно, чтобы твоя душа перевернулась и стала духом!
Голос ее зазвенел так, что воздух вокруг словно бы заколыхался.
– Что-о? – испуганно прошептал Никита.
Сиулиэ не ответила, а вдруг нагнулась, набрала полные горсти белесого праха, выпрямилась – и… и бросила прах в лицо Никите!
Ему залепило глаза, ноздри, он сразу же начал задыхаться, скреб грудь, пытаясь поймать хоть глоток воздуха, чихал, кашлял… Наконец ощутил, что дышать может, но чувствовал себя таким слабым, что его аж качало из стороны в сторону. Чудилось, самый прозрачный из буникэнов и то крепче его!
– Зачем ты это сделала, Сиулиэ? – пробормотал Никита, чувствуя, что у него не осталось сил даже упрекать ее. – Ох, голова кружится… кажется, я сейчас упаду… Помоги мне, слышишь? Подойди!..
Сиулиэ не подошла, не помогла.
Никита кое-как протер глаза, огляделся.
Он остался один.
Сиулиэ исчезла.
* * *
Никита еще какое-то время всматривался в окружающую блеклую муть, не в силах постичь того, что она могла уйти, покинуть его, бросить на произвол всех злых духов и жутких существ, от которых должна была его защищать.
Предательница!
Ну и пожалуйста!
Но теперь приходилось рассчитывать только на себя… И для начала надо было решить, куда идти.
Впереди маячила эта стена, отделявшая Буни от владений шаманов. Через нее что, надо перелезть? Да она ведь до неба, она упирается в облака! Разве хватит сил одолеть такую высоту? А если… а если Никита полезет на эту стену и обрушит ее? Она такая хлипкая на вид!
Что ж тогда произойдет?! Даже подумать страшно!
Вот если бы поискать какой-то обход…
Никита озирался по сторонам, как вдруг опустил глаза – да так и ахнул, увидев цепочку птичьих следов, которые тянулись мимо него справа налево.
Никита судорожно кашлянул от волнения. Следы замерли, как будто птица, которая их оставляла, приостановилась и повернулась к Никите. Он мог бы чем угодно поклясться, что чувствует на себе чей-то взгляд!
Сделал шаг влево – и птичьи следы немедленно начали вытягиваться в цепочку вновь. Более того! Никите отчетливо послышался чей-то одобрительный голос:
– Моей дорогой идешь, знаешь, кто я!
Разобрать, мужчине или женщине, человеку, зверю или птице принадлежит голос, Никита не мог. Голос был хриплым, глухим, но вонзался в мозг и причинял такую боль, как если бы в висок ткнули острый нож.