– Не зевай, не зевай Магги! – и подбежал к ней, чтобы она не порвала лесы.
Магги испугалась, не сделала ли она какой-нибудь ошибки по обыкновению; но Том потянул лесу и вытащил на траву большего линя.
Том был взволнован.
«О Магги! душка! опоражнивай корзину».
Магги не сознавала за собою особенного достоинства; но для нее было довольно, что Том ее назвал Магги, что он был доволен ею. Ничто не портило их наслаждение мечтательною тишиною, пока они прислушивалась к нежному трепетанию подымавшейся рыбы, к тихому шелесту, которым, казалось, переговаривались с водою наклоненные ивы и тростник. Магги думала: что за небесное блаженство сидеть у пруда и не слыхать брани! Она и не подозревала, что рыба клюет у нее, пока ей не – сказал Том; но она очень любила удить рыбу.
Это было счастливое утро. Они вместе пришли, вместе уселись, не думая, что жизнь когда-нибудь переменится для них; они только вырастут, оставят школу и для них будет вечный праздник; они всегда будут жить вместе и любить друг друга. И мельница с своим стуком, развесистое каштановое дерево, под которым они строили домики, их собственная речка Ритс, с ее родными берегами, где Том вечно искал водяных крыс, между тем, как Магги собирала пурпуровые маковки тростника, и широкий Флос, вдоль которой они часто блуждали, воображая себя путешественниками, чтобы полюбоваться весенним приливом, как подходит он, подобно жадному чудовищу – все эти предметы, им казалось, навсегда сохранят для них одинаковую прелесть. Том думал, что люди, которые жили в других местах, были несчастны; а Магги, читая, как Христиана проходила через реку, без моста, всегда представляла себе Флос, между зелеными пажитями.
Жизнь переменилась и для Тома и для Магги; но они не ошиблись, веруя, что мысли и привязанности детства навсегда останутся неотъемлемою частью их существование. Никогда не любили бы мы природы, если б не протекало среди ее наше детство, если б не росли в ней те же самые цветы каждую весну, которые мы собирали нашими детскими пальчиками, сидя на траве и разговаривая сами с собою, если б не рделись каждую осенью те же самые ягоды шиповника на изгородях, если бы не щебетали те же самые красногрудые рыболовы, которых мы привыкли считать «божьими птенцами», потому что они никогда не портят посевов. Какая новизна стоит этого сладкого однообразия, где все нам известно, и где все, именно потому, нам нравится.
Какие тропические пальмы, какие чудные папоротники или великолепные цветы, могут затронуть за живое мои нежнейшие струны; подобно леску, в котором я гуляю в такой майский день, с молодыми, желто-коричневыми листьями его дубов, закрывающих от меня синеву небу, с белыми анемонами и голубыми верониками, подымающимися у ног моих? Эти знакомые цветки, это памятное нам пенье птичек, это небо, с беспрестанно-меняющеюся ясностью, эти зеленые нивы, каждая имеющая свою особенность, которую придают им капризные изгороди – все эти предметы составляют родную речь нашего воображение, язык, проникнутый неразлучными воспоминаниями минувших дней нашего детства. Наше наслаждение солнечным сиянием на густой траве могло быть только слабым впечатлением утомленной души, если б не было это солнце прежних лет, которое живо в нас и которое обращает это впечатление в любовь.
Наступила святая. Сырники мистрис Теливер вышли гораздо-легче обыкновенного: «ветерок разнесет их, как перышки», говорила горничная, Кассия, полная гордости, что она служила госпоже, которая умела делать такое пирожное, и время, и обстоятельства совершенно благоприятствовали родственному обеду, если б даже и было излишним посоветоваться с сестрою Глег и сестрою Пудет насчет помещения Тома в школу.
– Не хотела бы я приглашать этот раз сестры Дин, – сказала мистрис Теливер: – такая она завидливая и все старается только порочить моих бедных детей перед их тетками и дядями.
– Нет, нет! – сказал мистер Теливер: – позовите и ее. Мне никогда теперь не удастся побеседовать с Дином: он у нас месяцев шесть не был. Какое дело, что бы она ни болтала? Моим детям не приходятся рассчитывать на кого бы то ни было.
– Да вот этак вы всегда говорите, мистер Теливер. Знаю, с вашей стороны нет ни дяди, ни тетки, которые бы оставили им хоть пять фунтов в наследство. А сестра Глег и сестра Пулет копят и не весть сколько денег; они откладывают и проценты и деньги от масла; мужья все им покупают.
Мистрис Теливер была кроткая женщина; но, ведь, и овца подымется за свое отродье, когда есть у нее ягнята.
– Потише! – сказал мистер Теливер. Подавай большой каравай, когда много сядут за стол. Ну, велики деньги у ваших сестер, как придется их делить между полудюжиною племянников и племянниц! А сестра ваша, Дин, я полагаю, не позволит им оставить их одному, чтобы позорил их весь город, когда они умрут.
– Не знаю, уж чего только она не делает! – сказала мистрис Теливер. – Дети мои такие дикие с своими тетками и дядями! Магги в десять раз шаловливее, как они бывают у нас, и Том – Господь с ним – не любит их, хотя это и более в натуре мальчика, нежели девочки. А диновская Люси такой милый ребенок: посадите и на скамейку, она целый час просидит и не попросится сойти. Не могу не любить этого ребенка, как мое собственное детище. Я уверена: она более на меня похожа, нежели на сестру Дин; во всей нашей семье сестра Дин была самая бледная.
– Пожалуй, если вы так любите ребенка, попросите отца и мать, чтоб они привезли его с собою. Да не позвать ли также их тетку и дядю Мэсс с детьми?…
– Ах, Боже милостивый! и то уже будет восемь человек, кроме детей, мистер Теливер: я должна буду вставить две половники в стол и достать сверху обеденный сервиз; а вы знаете так же хорошо, как и я, что ваши сестры и мои сестры не подходят друг к другу.
– Пожалуй, пожалуй, как хотите Бесси! – сказал мистер Теливер, взявшись за шляпу и уходя на мельницу. Немногие жены были покорнее мистрис Теливер во всем, что не касалось ее родственных отношений; но она была мисс Додсон, а Додсоны действительно были необыкновенно-почтенное семейство, которое весьма было уважаемо в своем приходе. Мисс Додсон всегда почитали гордыми, и никого не удивило, что две старшие между ними вышли очень хорошо замуж, хотя не в первой молодости, потому что это было не в обычае у Додсонов. В этом семействе на все была своя особенная метода: и белить полотно, и приготовлять вино из буквицы, и коптить окорока и солить крыжовник, так что каждая дочь считала за особенную честь, что она родилась в семействе Додсон, а не Габсон и не Уатсон.
Похороны всегда исправлялись с необыкновенным приличием в семействе Додсон: креп на шляпах никогда не был с голубым отливом; тряпки никогда не расползались по шву на большом пальце, и прислуга всегда была в шарфах. Когда кто-нибудь в семействе был в горе или болезни, все остальные посещали несчастного члена обыкновенно в одно и то же время и, не удерживаясь, высказывали самые неприятные истины, которые могло подсказать истинное родственное чувство; если сам страдалец был причиною своей болезни или своего горя, то Додсоны прямо и говорили так; это было совершенно в обычае этого семейства. Короче, оно держалось особенного предание, каково должно быть домашнее хозяйство и как должно было вести себя в обществе. Одно горькое обстоятельство, соединялось с этим превосходством, это – грустная необходимость порицать домашние приготовление, или поведение других семейств, наследовавших преданию Додсонов. Госпожа Додсон в чужих домах всегда ела сухой хлеб с чаем и отказывалась от всякого рода варений: она не полагалась на достоинство масла и думала, что все варенья прокисали от недостаточного количества сахара. Были Додсоны не совсем уродившиеся в семье, по крайней мере, менее, чем другие члены; это должно быть допущено; но, как родственники, они необходимо были лучше тех, кто не были родственниками. И замечательно, что хотя ни один из Додсонов не был доволен своим сородичем, каждый был доволен не только собою, но еще всеми Додсонами собирательно. Самый слабый член семейства, в котором, казалось, не было никакого характера, часто представлял перечень всех обычаев и преданий целого семейства; и мистрис Теливер была совершенная Додсон, хотя в очень слабой степени подобно тому, как простое пиво относится к крепкому элю: она стонала немножко в своей молодости под ярмом старших сестер и до сих пор еще иногда проливала слезы от сестриных упреков; но мистрис Теливер не подумала бы изменить семейные идеи. Она благодарила Провидение, что она была Додсон, что у нее был один ребенок, уродившийся в ее семью, по крайней мере чертами и цветом лица, пристрастием к соленому, к бобам, которых никогда не ел Теливер.