– Право, сестра, я не знаю, что мне делать, – сказала она, как бы опасаясь, что предвещаемые несчастья будут зачтены ей в справедливое воздаяние. – Какая женщина более меня старалась о своих детях? В Благовещенье, как была у нас чистка в доме, я все занавески у кроватей переменила и работала за двух; потом я сделала последнюю калиновую водянку – ну, просто на славу! Я всегда подаю ее вместе с хересом, хоть сестра Глег и говорит, что я мотовка. Люблю я опрятно и приодеться, а не ходить пугалом дома. Ну, что ж? по крайней мере никто в целом приходе не скажет, чтоб я злословила кого или сплетничала; никому не желаю я зла; и кто пришлет мне пирог с свининою, тот не останется, Конечно, в накладе, потому что мои пироги хоть прямо на выставку против всех соседей; а белье все мое в порядке: умру я завтра – мне не будет стыдно. Ни одна женщина более этого не в состоянии сделать.
– Да, ведь, это все напрасно, Бесси, вы сами это знаете, – сказала мистрис Пулет, держа голову на сторону и устремив патетический взгляд на сестру: – если муж ваш спустит свои денежки, продадут все ваше добро с аукциона и купят вашу мебель чужие люди, отрадно, по крайней мере за них, что вы ее держали так чисто. А белье-то с вашею девичьею меткою, разойдется оно по всей стране. Да, это будет горе всему нашему семейству.
Мистрис Пулет медленно покачала головою.
– Что ж мне делать, сестра? – сказала мистрис Теливер. – Мистеру Теливер не станешь указывать; хоть пойти мне к попу, да у него поучиться, что говорить мужу. Да я и не беру на себя, как располагаться деньгами. Никогда я не могла вмешиваться в дела мужские, как сестра Глег.
– Пожалуй, в этом вы на меня похожи, – сказала мистрис Пулет: – и я думаю гораздо было бы приличнее, если б Джен приказывала чаще вытирать свое зеркало – оно было все в пятнах на прошедшей неделе – вместо того, чтоб учить людей, у которых более, чем у ней дохода, как распоряжаться им с своими деньгами? Но мы с Джен во всем шли наперекор: она всегда носила полосатые материи, а мне нравились пятнышки. Вы, Бесси, также любили пятнышки; у нас всегда с вами был один вкус.
Мистрис Пулет, растроганная таким воспоминанием, смотрела на свою сестру патетически.
– Да, Софи, – сказала мистрис Теливер: – я помню, у нас было одинаковое платье с белыми пятнышками по голубому полю; у меня остался от него кусочек в моем лоскутном одеяле. И если б вы побывали у сестры Глег и уговорили ее, чтоб она помирилась с Теливером, я бы так была вам благодарна. Вы всегда были мне доброю сестрою.
– Оно было бы лучше, если б сам Теливер зашел да помирился с нею, – сказал бы, что ему-де жаль, что он погорячился. Чего тут нос подымать, если он занял у ней деньги, – сказала мистрис Пулет, которую пристрастие не ослепляло до того, чтоб она позабыла уважение, следующее людям с независимым состоянием.
– Что об этом толковать! – сказала бедная мистрис Теливер, почти с сердцем. – Если б я на коленях умоляла Теливера, то он никогда не унизится до этого.
– Вы не можете ожидать, чтоб я уговорила Джэн просить прощение, – сказала мистрис Пулет: – она также с характером. Хорошо, если она с ума не сойдет, хотя в нашей семье никто не бывал в сумасшедшем доме.
– Я не говорю, чтоб она просила прощенье, – сказала мистрис Теливер. – Если б она только не обратила на это внимание и не потребовала своих денег; право, это немного для сестры. Время все переменит: Теливер забудет про это, и они опять будут друзьями.
Вы видите, мистрис Теливер не подозревала твердой решительности своего мужа заплатить пятьсот фунтов; по крайней мере, она не могла верить такой решимости.
– Пожалуй, Бесси, – сказала мистрис Пулет, печально: – я не стану пособлять вашему разорению. Я не откажусь сделать вам услугу, если это возможно. Неприятно, когда между знакомыми станут говорить, что у нас ссоры в семействе. Я поговорю с Джэн, и завтра же съезжу к Джэн, если Пулет не будет против. Что вы скажете, мистер Пулет?
– Я не против, – сказал мистер Пулет, которому было все равно, как бы ни кончилась ссора, только бы мистер Теливер не попросил у него денег. Мистер Пулет был очень неравнодушен к помещению своего капитала и не признавал, кроме земли, никакого другого обеспечение.
После короткого объяснение, ехать ли вместе с ними мистрис Теливер к сестре Глег, мистрис Пулет – заметила, что пора подавать чай, и вынула из ящика тонкую камчатную салфетку, которую она пришпилила наподобие фартука. Дверь отворилась, но вместо подноса с чаем, Сали представила такой поразительный предмет, что мистрис Пулет и мистрис Теливер вздохнули, а дядя Пулет проглотил лепешечку – явление необыкновенное, случившееся с ним ровно пятый раз в жизни, как он – заметил после.
Поразительный предмет, который сделал таким образом эпоху в жизни дяди Пулет, был маленькая Люси; целая сторона ее от тульи шляпки и до башмачка была выпачкана навозом и с жалобным личиком она протягивала свои почерневшие ручонки. Чтоб объяснить такое беспримерное явление в гостиной тетки Пулет, мы должны обратиться к той минуте, когда дети отправились играть в сад и маленькие демоны, овладевшие душою Магги с раннего утра, снова утвердились в ней с большою силою после временного отсутствия. Все неприятные воспоминание утра поднялись перед нею. Когда Том, которого неудовольствие еще было оживлено ее последнею неловкостью, сказал: «Люси, пойдемте со мною», и пошел к подвалу, где были жабы – как будто Магги и не существовала на свете. Видя это, Магги отстала в отдалении и смотрела, как маленькая медуза с обстриженными змееми. Естественно для Люси очень приятно, что ее двоюродный брат был так ласков с нею; и так забавно было смотреть, как он щекотал веревкою жирную жабу, надежно-заключенную под железною решеткою. Но Люси хотелось, чтоб и Магги наслаждалась этим зрелищем; она наверное приискала бы имя для жабы и рассказала бы ее прошедшую историю. Люси всегда находила большое наслаждение в рассказах Магги о предметах, которые им встречались, как, например, госпожа волосатик мылась у себя дома и ее дети упали в горячий котел и она побежала за доктором. Том чувствовал глубокое презрение к подобному вздору и разом придавливал волосатика, как доказательство, хотя излишнее, совершенного неправдоподобия такой истории; но Люси все-таки воображала, что в ней была крошка правды, или думала, по крайней мере, что это была милая выдумка. Теперь желание узнать историю этой тучной жабы увеличило ее обыкновенную ласковость и она подбежала к Магги, говоря:
– Ах, Магги, какая там толстая, смешная лягушка! Поди, посмотри.
Магги ничего не ответила, только отвернулась, еще мрачнее наморщив брови. Пока Том предпочитал ей Люси, Люси была также для нее предметом неудовольствия. Короткое время назад Магги и на мысль бы не пришло, что она когда-нибудь могла рассердиться на хорошенькую Люси, как никогда не подумала бы она мучить белого мышонка; но Том прежде всего был совершенно-равнодушен к Люси, предоставляя Магги тешить и забавлять ее. Теперь же она действительно начинала думать, как бы ей было приятно ущипнуть, ударить Люси, короче, заставить ее плакать. Это могло бы раздосадовать Тома, на которого ее удары не подействовали бы. Магги была уверена, что они скорее бы помирились, если б здесь не было Люси.