Рождество, однако ж, несмотря на свежее наслаждение Тома, казалось ему, далеко не было так весело, как бывало в прежнее время. Красные ягоды также обильно покрывали ветки остролистника, и он вместе с Магги убирал им окошки, камины и рамки картин в день праздника с таким же вкусом, как и в прежнее время, мешая густые красные грозди с черными ягодами плюща. После полуночи, под окошками послышалось пение, пение неземное, как казалось всегда Магги, несмотря на презрительные уверение Тома, что певцами были старый Пач, приходский дьячок с остальным церковным хором: она дрожала от священного ужаса, когда рождественская песнь прерывала ее сон, и действительный образ людей в фризовых платьях сглаживался перед светлым видением ангелов, стоявших на раскрытых облаках. Полночное пение выдвинуло настоящее утро из ряда обыкновенных дней; за завтраком, из кухни доносился запах горячего торта и эля; любимый гимн, зелень и короткая проповедь придали приличный праздничный характер церковной службе; и тетка, и дядя Масс с своими семью детьми похожи были на рефлекторов светлого огня в камине столовой, когда хозяева возвратились из церкви и обивали снег с своих ног. Плом-пудинг был так же точно безукоризненно-кругл и появился на столе, окруженный символическим голубым пламенем, как будто он был героически извлечен из подземного огня, куда забросили его желчные пуритане; десерт был так же великолепен с своими золотистыми апельсинами, коричневыми орехами, прозрачным, как хрусталь, яблочным желе и темною сливочною пастилою: во всех этих вещах Рождество нисколько не отступало от прежнего времени, как мог запомнить, по крайней мере, Том; единственным к нему прибавлением были снежки и катанье на коньках.
Рождество было весело, только не для мистера Теливера; он был раздражен, дерзок; и хотя Том всегда принимал участие в ссорах отца и чувствовал его оскорбление, но ему стало так же тяжело, как и Магги, когда мистер Теливер начал горячиться за десертом. Внимание Тома, до сих пор сосредоточенное на орехах и вине, было неприятно встревожено чувством, что на свете были злые враги и что жизнь взрослого человека не могла проходить без ссор. Том не был большой охотник ссориться, разве ссора могла скоро покончиться доброю дракою с противником, которого, по всей вероятности, он должен был побить; и раздраженная речь отца очень его беспокоила, хотя он никогда не объяснял себе его побуждений и никак не думал, чтоб отец мог быть неправ в этом отношении.
Специальное воплощение злого начала, теперь возбудившего решительное сопротивление мистера Теливера, был мистер Пивар, который владел землями вверх по Риплу и намерен был устроить искусственное орошение их; а это казалось мистеру Теливеру нарушением его законного права на водяную силу. Дикс, имевший мельницу на реке, был слабым союзником дьявола в сравнении с Пиваром. Арбитрация вразумила Дикса и советы Иохима немного помогли ему: Дикс, по мнению Теливера, перед законом был кругом виноват; и при его негодовании против Пивара и самое презрение к Диксу казалось дружеским расположением. Единственным его слушателем сегодня был мистер Масс, который ничего не смыслил, как он сам сознавался, в мельницах, и мог только соглашаться с аргументами мистера Теливера а priori на основании родства и сделанного ему одолжение; но мистер Теливер говорил не с пустым намерением убедить своих слушателей: он говорил, чтоб облегчить себя; между тем, добрый мистер Масс употреблял страшные усилия, чтоб глаза его не сомкнулись от сна, который готов был овладеть его истощенным телом после необыкновенно-сытного обеда. Мистрис Масс внимательно следила за разговором; она интересовалась всем, что касалось до ее брата, слушала и ввертывала свое слово, когда ей позволяли это ее обязанности матери.
– Пивар? это новое имя в околотке, брат. – Не так ли? – сказала она: – он не владел здесь землею, когда наш отец был жив, да и в наше время, до моего замужества.
– Новое имя? полагаю так, – сказал мистер Теливер с особенно-сердечным выражением. – Дорнкотская мельница слишком сто лет в нашей семье, и никто не слыхал когда-нибудь, чтоб какой-то Пивар совался с своим носом в нашу реку, пока этот малый не приехал сюда и не купил фермы Бинкома. Да я его отпиварю! – прибавил мистер Теливер, поднимая свою рюмку с таким видом, как будто он совершенно определил свое намерение.
– Надеюсь, брат, вас не принудят судиться с ним? – сказала мистрис Масс тревожно.
– Не знаю еще, к чему меня принудят; но я знаю, к чему я его принужу с его плотинами и ирригациями, если подведут закон на правую сторону. Я очень хорошо знаю, кто тут главный всем этим делом заправляет; на его стороне Уоким; он и побуждает его. Я знаю, Уоким говорит ему, что закон не может его тронуть; но есть люди и кроме Уокима, которые умеют обращаться с законом. Нужен крупный мошенник, чтоб совладеть с ним; но найдутся мошенники и покрупнее, которые знают все узлы да прорехи в законе, иначе отчего же Уоким потерял тяжбу Бремлэ?
Мистер Теливер был строгой честности человек, который гордился своею честностью; но он полагал, что в деле тяжебном возможно было добиться правосудия, только вверяя его мошеннику посильнее. Тяжба, в его глазах, была своего рода петуший бой; и оскорбленная честность принуждена была найти драчуна поотчаяннее и с когтями покрепче.
– Горе не дурак, нечего нам это говорить, – заметил он вдруг сварливым тоном, как будто бедная Гритти заподозрила способности этого адвоката: – но, видите, он в законе-то не так далек, как Уоким; а вода – материя особенная, силой ее не подхватишь. Вот почему она слаще пряников и для старого Гари (Черт.); и для адвокатов. Смотрите только на вещи прямо; вся правда и неправда с водою так ясны; река – так река; и если у вас есть мельница, так вам нужна вода, чтоб приводить ее в движение; нечего вам говорить мне будто ирригация и все дурацкие затеи Пивара не остановят моего колеса: я знаю лучше, что такое вода. Толкуйте себе, что там говорят инженеры! Я говорю: здравый смысл указывает, что плотины Пивара мне должны сделать ущерб; но если таково ваше инженерство, так я ему подучу Тома, и он увидит, можно ли найти более смысла в нем.
Том оглянулся с некоторою тревогою при таком возвещении и бессознательно взял погремушку, которою он забавлял ребенка Масс; ребенок, понимавший вещи с необыкновенною ясностью, вдруг выразил при этом свои чувства пронзительным ревом и не унялся даже, когда погремушка была ему возвращена, очевидно показывая, что первоначальное оскорбление оставалось во всей силе. Мистрис Масс поспешила с ним в другую комнату и передала мистрис Теливер, ее сопровождавшей, свое убеждение, что милый ребенок имел свои причины плакать, и что если она думала, будто ребенок ревел из-за погремушки, то он был непонятым созданием. Когда рев, совершенно-оправданный, был унят, мистрис Масс посмотрела на свою золовку и – сказала:
– Жаль, что брат тревожится так об этом дел.
– Уж такова повадка у вашего брата, мистрис Масс; до моего замужества я ничего и не видали подобного, – сказала мистрис Теливер, с подразумеваемым упреком.
Она называла своего мужа «вашим братом», говоря с мистрис Масс, когда его поведение не возбуждало особенного удивление. Любезная мистрис Теливер, никогда не сердившаяся в свою жизнь, все-таки имела скромную долю гордыни, без которой она не могла бы быть ни мисс Додсон, ни даже женщиною. Всегда только обороняясь от своих сестер, естественно, что она сознавала свое превосходство, даже как слабейшая Додсон перед сестрою своего мужа, которая, кроме того, что была бедна и обязывалась своим братом, обнаруживала добродушную покорность рослой, слабохарактерной, неряшливой, плодородной бабы, имевшей достаточно любви не только для мужа и множества детей, но для всей боковой родни.