Как бы то ни было, и при таком воспитании Том сделал заметные успехи.
Например, он держал себя гораздо-лучше, и в этом отношений он был обязал отчасти мистеру Паультеру, деревенскому школьному учителю, которому, как старому воину, участвовавшему в испанской войне, было поручено выправить Тома. Мистер Паультер, по мнению всех собеседников в «Черном Лебеде», некогда вселял ужас в сердца всех французов; но теперь его личность была вовсе не ужасна. Он весь высох и по утрам обыкновенно дрожал – не от старости, а от чрезвычайной испорченности кинг-лортонских мальчишек, которую он выдерживал с твердостью только при помощи джина. Все-таки Он ходил прямо, по-военному; платье его было тщательно вычищено, панталоны туго подтянуты, и по середам и субботам, после обеда, когда они являлся к Тому, он был всегда вдохновен прежними воспоминаниями и джином, что придавало ему особенно-одушевленный вид. Выправка всегда перемежалась эпизодами из жизни военной, интересовавшими Тома гораздо более, нежели рассказы Филиппа, заимствованные из Илиады: в Илиаде нет пушек и, кроме того, его очень огорчило, когда он узнал, что Гектор и Ахиллес, может быть, никогда не существовали. Но герцог Веллингтон был жив действительно, и Бони (Бонапарт.) недавно только что умер: воспоминание мистера Паультера о войне испанской нельзя было, следственно; заподозрить в баснословии. Мистер Паультер, очевидно, играл замечательную роль в сражений под Талавера и наводил с своим полком особенный страх на неприятеля. После обеда, когда память его бывала разогрета более обыкновенного, он припоминал, что герцог Веллингтон выражал особенное уважение к этому храброму Паультеру (разумеется, он делал это потихоньку, чтоб не возбудить зависти). Самый доктор, лечивший его в гошпитале от ран, глубоко сознавал превосходство мяса мистера Паультера; другое мясо никогда не зажило бы в такое короткое время. О других предметах, относящихся до знаменитой войны, но не касавшихся его личности, мистер Паультер выражался гораздо-осторожнее, чтоб не придать особенного веса своим авторитетам, каким-нибудь отдельным фактам военной истории. Люди, знавшие, что происходило под Бадайозом, особенно были предметом безмолвного сожаление для мистера Паультера; он желал бы, чтоб лошадь переехала через такого болтуна и выбила из него копытом последнее дыхание, как это случилось с ним: пусть тогда он попробует бахвалить про осаду Бадайоза! Том случайно раздражал своего наставника своими расспросами о военных делах, не входивших в круг личного опыта мистера Паультера.
– А генерал Уольф, мистер Паультер, знаменитый был он воин? – сказал Том, представлявший себе, что все герои, прославленные на вывесках кабаков, участвовали в войне против Бони.
– Вовсе нет, – сказал мистер Паультер презрительно. – Голову вверх! прибавил он тоном строгой команды, которая особенно приводила в восторг Тома, чувствовавшего, как будто целый полк соединялся в его лице.
– Нет, нет! – продолжал мистер Паультер, остановив на минуту ученье: – лучше уж и не говорите мне про Уольфи. Ну, что он сделал? Только умер от своей раны: неважный подвиг, по моему мнению. Всякий другой умер бы от ран, которые я получил. Одна из моих палашных ран покончила бы разом такого молодца, как генерал Уольф.
– Мистер Паультер, – говаривал Том, при всяком намеке на палаш: – если б вы принесли ваш палаш и показали, как им действовать!
Долгое время мистер Паультер только покачивал головою с многозначительным видом на эту просьбу и улыбался, подобно Юпитеру, когда Семела докучала ему своим слишком честолюбивым требованием; но в одно после обеда сильный дождь задержал его долее обыкновенного в «Черном Лебеде», и он принес палаш, так только, показать Тому.
– И это тот самый палаш, с которым вы действительно дрались во всех сражениях, мистер Паультер? – сказал Том, ощупывая эфес. – Срубил ли он когда-нибудь голову французу?
– Не одну, а три, пожалуй, если б французы были о трех головах.
– Но у вас, кроме того, есть еще ружье со штыком? – сказал Том. – Я лучше люблю ружье и штык: вы с ним сперва можете застрелить человека и потом приколоть его. Паф! пс-с-с-! и Том сделал необходимое движение, чтоб показать и спуск курка и прикол штыком.
– А, да палаш самая нужная вещь, когда дело пошло на рукопашную, – сказал мастер Паультер, невольно разделяя энтузиазм Тома и внезапно обнажая палаш, так что Том отскочил назад с поразительною быстротою.
– О! мистер Паультер, если вы начнете ученье, – сказал Том, стыдясь немного, что он не устоял, как подобало англичанину: – позвольте мне позвать Филиппа: я знаю, ему будет приятно на вас посмотреть.
– Как, этому горбуну? – сказал мистер Паультер презрительно. – Что за польза ему смотреть?
– О! да он много знает про войну, – сказал Том: – и как прежде дрались с луками и стрелами, и топорами.
– Пусть же он придет. Я ему покажу здесь кой-что почище стрел, – сказал мистер Паультер, прокашливая и вытягиваясь.
Том побежал за Филиппом, который в это после обеда занимался музыкою в гостиной, напевая про себя разные арийки. Он был необыкновенно счастлив, сидя за фортепьяно, на высоком табурете, откинув голову назад, с глазами, устремленными на противоположный карниз, и фантазировал на мотив арии, ему особенно-понравившийся.
– Поди сюда, Филипп, – сказал Том, врываясь в комнату. – Ну, полно реветь ла-ла-ла, пойдем посмотреть на старого Паультера, как он делает палашные приемы в сарае!
Такая неприятная помеха, далеко негармонический крик Тома, перервавший напевы, в которых выливалась вся душа и тело Филиппа, были достаточны, чтоб вывести его из терпение, если б даже здесь шло дело и не о Паультере. Том, искавший только предлога, чтоб мистер Паультер не заподозрил его в трусости, побежал позвать Филиппа, зная, что тому было неприятно даже слышать про выправку. Никогда он не сделал бы такого необдуманного поступка, если б к тому не побудила его личная гордость.
Филипп задрожал, когда его музыка была прервана таким образом. Потом, покраснев, он – сказал с сердцем:
– Убирайся, косолапый дуралей! Ну, что реветь на меня? Только с ломовою лошадью и пристало тебе говорить!
Он еще в первый раз рассердил так Филиппа; но и Тома никогда еще так не огорошивали подобною бранью, которая была для него очень хорошо понятна.
– Я говорю с людьми и почище тебя, бездушный бесенок! – сказал Том, мгновенно разгорячившись. – Вы знаете хорошо, я вас не трону пальцем, потому что вы не лучше девочки. Но я сын честного человека, а ваш отец мошенник – все говорят это.
Том выскочил из комнаты и хлопнул дверью, совершенно забывшись от гнева; потому что хлопать дверьми под носом у мистрис Стеллинг, которая, вероятно, была недалеко, было страшным преступлением, и за него пришлось бы Тому выучить по крайней мере двадцать лишних строчек из Виргилия. Действительно, эта леди вышла сейчас же из своей комнаты, удивляясь шуму и прекращению музыки Филиппа, которого она нашла в углу, на скамеечке в горьких слезах.
– Что это такое Уоким? Что это за шум? Кто хлопнул дверью?