– Том, мой мальчик, пришел мой час: я уже более не встану… Мир мне был не по силам; но ты, мальчик, сделал все, что мог, чтоб поправить дела наши. Дай мне еще раз пожать твою руку, пока я еще с вами.
Он пожал руку сыну и они с минуту смотрели безмолвно друг на друга. Наконец Том сказал, стараясь говорить твердо:
– Имеете ли вы, батюшка, какое-нибудь желание, которое я мог бы исполнить, когда…
– Ох, мальчик мой!.. ты постараешься опять купит мельницу?
– Да, батюшка.
– Вот мать твоя: ты постараешься вознаградить ее за мои неудачи… а мою девочку…
Больной взглянул на Магги, и бедная девочка, у которой сердце разрывалось от горя, кинулась на колени перед постелью, чтоб быть ближе к этому исхудалому, изнуренному лицу, бывшему так долго предметом всей ее любви и попечений.
– Ты должен ее беречь, Том… Не убивайся, моя девочка… кто-нибудь другой подвернется и будет так же любить тебя и заступаться за тебя… Ты, мальчик, должен быть до нее добр.
– Я всегда был добр для сестры.
– Поцелуй меня, Магги… Подойди ко мне, Бесси… Ты устрой так, Том, чтоб купить кирпичную могилу, где бы мать твоя и я могли лежать вместе.
Проговорив эти слова, он отвернулся от них и лежал молча несколько минут. Они смотрели на него, не смея сойти с места. Утренний свет, пробивавшийся в комнату, дал им возможность заметить какую-то тяжесть во всем его лице и тусклость его глаз. Наконец он подозвал Тома и сказал:
– Я имел свою очередь… я побил его. Это было справедливо. Я никогда ничего не хотел, кроме справедливого.
– Но, отец, милый отец! проговорила Магги (какое-то неизъяснимое чувство тревоги взяло у ней верх над горем): – вы прощаете ему… вы всем теперь прощаете?
Не обращая своего взгляда к ней, он – отвечал:
– Нет, моя девочка, я не прощаю ему… Что тут общего с прощением?… Я не могу любить мошенника…
Голос его становился глуше; он все что-то хотел еще сказать, но напрасно шевелил губами: язык более его не слушался. Наконец он с трудом пробормотал:
– Разве Бог прощает мошенников?… Если прощает… то меня подавно простит…
Он начал судорожно двигать руками, как бы желая отстранить какую-то тяжесть, которая давила это. Два или три раза послышались отрывистые слова: «Мир… не по силам… честный человек… непостижимо…» Вскоре их заменил один невнятный шепот; он никого более не узнавал. Настало последнее молчание; но это была не смерть. Еще с час или более грудь его тяжело поднималась; его усыпленное дыхание постепенно ослабевало; холодный пот выступил на лбу. Наконец наступило совершенное безмолвие, и душа бедного Теливера навсегда перестала заботиться о решении горьких загадок жизни.
Теперь явилась и помощь: Лука с женою и мистер Тернбуль; последний приехал поздно; он только мог сказать «он умер!»
Том и Магги вместе сошли вниз, в комнату, где стояло осиротелое кресло отца. Они оба взглянули на знакомое место и Магги первая – воскликнула:
– Том, прости меня… будем любить друг друга вечно.
Они обнялись и зарыдали.
Хорошо-меблированная гостиная с открытым настежь фортепьяно и с красивым видом в сад, который постепенно спускается до берегов Флосы, где находится небольшой домик для хранение лодок, принадлежащих мистеру Дину. Следовательно, хорошенькая с белокурыми кудрями девушка, в трауре, прилежно-занимающаяся вышиваньем, Люси Дин; а красивый молодой человек, который наклонился вперед в своем кресле и машет и щелкает ее ножницами, перед тупой мордой кинг-чарльза, лежащего на ее коленях, никто иной, как Стивен Гест. Его кольцо с брильянтом, окруженным розами, и вид небрежного досуга, в двенадцать часов пополудни – все это приятные плоды самых обширных во всем Сент-Оггсе маслобойни и буяна. С первого взгляда в игре его с ножницами есть нечто пошлое, но, при ближайшем рассмотрении, вы тотчас заметите, что в этой забаве кроется намерение, делающее ее совершенно-достойною такого длинного господина с обширным лбом, как мистер Гест. Вы увидите, что Люси нужны ее ножницы, что она поневоле принуждена откинуть назад кудри, поднять свои карие глаза, улыбаться, глядя вниз на его лицо, которое почти касается ее колен, и протянув свою прозрачную розовую ручку, сказать:
– Дайте мне, пожалуйста, мои ножницы, если вы можете на время отказаться от удовольствия, дразнить мою бедную Минни.
Глупые ножницы, как нарочно, глубоко засели на крайних суставах его пальцев, и новый Геркулес протягивает их, с видом совершенной беспомощности.
– Скверные ножницы приходятся поперег пальцев, говорит он. – Пожалуйста, снимите их.
– Снимите их сами, другой рукой, лукаво – отвечала Люси.
– Ах! да я не могу же сделать этого левой рукой: ведь я не левша.
Люси смеется и ножницы, нежно снимаются ее прозрачными пальчиками, что без сомнения, располагает мистера Стивена повторить свою проделку da capo. Поэтому, он старается улучить минуту, тогда ножницы освободятся, чтоб снова завладеть ими.
– Нет, нет! говорит Люси, пряча их в свой рабочий ящик: – вы не получите более моих ножниц, вы и так уж иступили их. Не заставляйте более Минни, ворчать. Сидите смирно, ведите себя прилично и я скажу вам новость.
– Что такое? спрашивает Стивен, откидываясь назад в кресле и свешивая правую руку. В этом виде его можно было бы изобразить на портрете, как красивого молодого человека, лет двадцати-пяти, с четырехугольным лбом, с короткими темно-русыми волосами, которые, как сноп, стояли кверху, слегка завиваясь на концах, и с полужгучим и полусаркастическим взглядом, из под хорошо очерченных горизонтальных бровей.
– Что, это очень важная новость?
– Да, очень. Отгадайте.
– Вы намерены переменить диету Минни и давать ей ежедневно по три раза ратафии, разбавленной десертной ложкой сливок?
– Нет, не угадали.
– Ну, так мистер Кен говорил проповедь, против Кольд-Крима, и все вы барыни восстали против этого, говоря, что это тяжкий крест, которого никто не в состоянии нести.
– Ах, как можно! – сказала Люси, придавая своему личику серьезный вид. – Как скучно, что вы не можете отгадать моей новости, между тем, как она касается одной вещи, о которой я упомянула вам недавно.
– Но, ведь вы недавно много о чем говорили со мной. Или ваше женское тиранство требует, что когда вы, между прочими предметами разговора, касаетесь именно того, который вы называете одной вещью, то я немедленно должен отгадать это но этому признаку?
– Вы, я знаю, думаете, что я глупа?
– Я думаю лишь только, что вы очаровательны.
– И что глупость одна из причин моей очаровательности – не правда ли?