– Слабаки они все были, эти ваши «парацельсы», – фыркнул вдруг Кощей, звякнув резко поставленной чашкой. – А уж про группу «Фенрир» можете мне не рассказывать, товарищ Потёмкин, я их лично укладывал.
– Л-лично, Иннокентий Яну…?
– Лично, сударь мой, лично! – перебив, насупился Верховенский. – Думаете, член Военного совета фронта только в штабе сидит, старые кости у буржуйки греет? Нет, сударь мой, и самому пришлось, да-с, самому! В архивах гляньте, коль не верите, что такой старый гриб, как я, мог семнадцать лет назад что-то там в окопах сотворить. Операция «Раевский», как раз перед Корсунем, декабрь сорок третьего. Сопляки они были, одно название, что сказочные волки. Мне потом и орден-то из рук товарища Сталина неловко принимать было. Накрыл их старым добрым Ясеневым со своими небольшими доводками, несколько зажигалок для температурной компенсации – и вуаля! Вся чёртова дюжина спеклась. Даже не квакнули. И да, никаких последствий. Но то – мальчишки, гитлеровский «сталинградский призыв», ускоренное обучение – и на фронт, на убой. А ваши, сударь мой, «зигфриды» – даже не волки, драконы настоящие. Элита довоенная, выпестованная, заботливо сохранённая, в котлах не бросаемая. Я ведь их основоположника знал, у кого Эрвин тот самый учился. Вольфрам фон дер Метц, граф, сам Бисмарк у него в приёмной сиживал, ждал, постучаться не решаясь. Это, голубчик, настоящая голубая кровь, от тамплиеров по прямой линии. И вы мне говорите, что никаких следов от них не осталось, никаких последствий вы тогда, в сорок четвёртом, не обнаружили?
– Никак нет, – отрапортовал Потёмкин, принимаясь «есть глазами начальство». Варианта «дурак» ешё никто не отменял. – Беглый осмотр места сразу после боестолкновения не выявил…
– Перестаньте, голубчик, перестаньте, – поморщился Кощей. – Ошиблись вы тогда, понимаю. Время военное, бой был страшный, потери тяжкие. Упустили, не проверили со всей чёткостью, поверхностно, если можно так выразиться, проверяли! На вторичный осмотр оставили явно некомпетентного молодого офицера. Это, товарищ Потёмкин, как минимум – халатность, члена нашей великой партии недостойная! Да и старшие товарищи вас тогда не проконтролировали, не поправили – это я про себя, если вы не поняли. Самокритику для настоящего коммуниста никто не отменял. Да и параметры Гречина вашего, скажем так, внушали доверие. Да вы не замирайте, сударь мой, пейте чай, пейте, самовар горячий. Время, как говорится, военное было. Не ошибается тот, кто ничего не делает.
Потёмкин машинально взял чашку, оказавшуюся наполненной горячим чаем, – а кто и когда её наполнил, он даже и не заметил.
– Но всё-таки место гибели «зигфридов» вы худо-бедно, но прочесали. Спустя рукава, прямо скажем, сударь мой, да-с, спустя рукава, но всё-таки. А «серафимы» во главе с весьма сильным магом товарищем Зиновьевой – сгинули в смоленских лесах бесследно. Так ведь по архивам выходит?
Виктор Арнольдович понурился, как бы в глубокой скорби.
– Всё так, Иннокентий Януарьевич. Погибли «ночные ангелы», до конца долг свой перед Родиной выполнили…
– Достаточно, Виктор Арнольдович, – холодно сказал Кощей, и глаза его опасно сузились. – Уж со мной дурака можете не валять. Мы с вами не на Политбюро. Там будете про выполнение долга перед Родиной рассказывать, Никите Сергеевичу наверняка понравится.
Он сплел сухие тонкие пальцы, нагнулся вперёд, словно кобра, гипнотизирующая добычу.
– Почему в деле «серафимов» столько пробелов? Почему так и не установлено точное место их гибели? Нам ведь доступны сейчас все трофейные документы немцев, вплоть до дивизионных журналов боевых действий. Почему не посланы соответствующие запросы? Почему нет вообще никаких привязок по местности, где действовали «ангелы» последние недели? Почему нет боевого приказа на их последнюю операцию? Почему нет точно сформулированного задания? Кто проводил инструктаж? Какие принимались меры безопасности? Ведь фактически вы оставили совершенно без внимания очень, очень опасное место, место потенциальной трагедии масштаба корсунской! Почему, почему всё это так вышло, а, сударь мой Виктор Арнольдович?! – Верховенский говорил сухо и отрывисто, не повышая голоса, но у Потёмкина аж в желудке заныло. – Это безответственность, товарищ Потёмкин. Самое меньшее – безответственность!
– Так ведь в той обстановке до бумажек ли нам было?! Приказы, бывало, вообще устно отдавались, прямо со связи. Писаря штабные в бой шли. Немцы пёрли, прорыв надо было затыкать…
– Прорыв затыкать надо было, несомненно. Но где конкретно вы его затыкали? Вы, именно вы и ваши «ангелы»?! – хлестнул вопросом Кощей. – В каком населённом пункте? В каком точно? Где соответствующие донесения? Хотя бы и задним числом составленные? Отчёты где? Ведь не простое дело, лучшая группа боевых магов погибла! Я смотрел – девушек наших надо было к Героям не посмертно представлять, а ещё за оршинское дело, в августе! Так где все материалы, Виктор Арнольдович, дорогой мой?
– В архиве Запфронта, где ж ещё?! – делано возмутился Потёмкин. – Я ж по поводу гибели группы, наверное, целый эшелон бумаг исписал! И в штаб армии, и в штаб фронта, и в ваше ведомство, дорогой Иннокентий Януарьевич, как сейчас помню, тоже особое отношение составлял! Вы ж наверняка его первым и прочли!
– Да-с, исписали, и да-с, прочитал! Что верно, то верно. И бумаги эшелон, и чернил цистерну извели. Да только толку от писанины вашей никакого, товарищ Потёмкин. Всё «по видимости», «можно заключить» да «позволяет предположить». Точное место их гибели – где?!
– Не знаю! – зло рубанул ладонью воздух Виктор. – Район поиска задавался «по обстановке, на усмотрение командира группы». Никакой информации о противнике не было, разведка отсутствовала как класс… А тут ещё, вдобавок, был срочно отозван в штаб фронта, а затем и в Ставку!
– Были, Виктор Арнольдович, были отозваны, – откашлялся Кощей. – Я проверял. Телефонограмма действительно имеется. Телефонограмма подлинная. Но вот что странно, сударь мой: немцы и впрямь наступают, целые дивизии наши в котлах, документы штабные сплошь и рядом какие утрачены, какие уже и прочитать невозможно, бумажки, на колене зачастую написанные. А вся эпопея ваша – в идеальном состоянии. И телефонограмма из Москвы, из Ставки, и запрос из штаба фронта, и прохождение через штаб армии со штабом корпуса. И ответ ваш. И командировочное удостоверение с отметками дорожных комендатур. Всё честь по чести, тыловиков оформлению документов в боевой обстановке учить по этому можно.
Потёмкин вновь развёл руками, мол, не моя то вина.
– Да-с, Виктор Арнольдович, задали вы нам задачу, – вздохнул Верховенский. – Мы потом посмотрели – «серафимы» были совокупно самой сильной нашей группой, погибшей за всю войну. Удивительно, правда?.. Хотя – почему удивительно? Сорок первый год, не берегли никого и ничего, элиту, племенной материал в бой бросали. Сильнее «ангелов» только те же «зигфриды» получаются. Встречались и у нас, и у немцев потом одиночно маги и выше уровнем, а чтобы средний показатель группы бы превысить – нет. Понимаете теперь, Виктор Арнольдович, почему меня это так волнует? Много лет после войны прошло, иных дел хватало и хватает, враг не дремлет, ни на миг не прекращает подрывную работу против Страны Советов… Ну, не морщитесь. Как писал товарищ Маяковский, «слова у нас, до самого главного, в привычку входят, ветшают, как платье». А враг-то он есть и подрывную работу – ведёт… так вот, простите старика, к чему бишь я? – Иннокентий Януарьевич сделал вид, что забыл. – Так вот, может, и не обратил бы я на это внимание, может, так и остались бы «серафимы» безвестно павшими героями, если бы не Корсунь. Если бы не посланьице от «зигфридов». Вот тут уж, извините-с, Виктор Арнольдович, я закрыть глаза на такое не мог. А если «ангелы» нам такое же пошлют? Или чего похуже, а? Вот почему вы, товарищ Потёмкин, об этом не думали, почему никаких мер не предпринимали? Пятнадцать лет после войны уж прошло, времени достаточно было!