Их сослали то ли на Сахалин, то ли на Чукотку, а вокзал остался.
Проспект Ленина. Громкое слово «проспект» досталось улице совсем недавно вместе с лоскутом серого асфальта посередь городка, а раньше называлась она Купеческой, а в народе просто «Никитинка». Давно нет купца Никитина. Но, став проспектом, центральная кармановская улица переменилась не слишком. Белый низ, тёмный верх. Оштукатуренные кирпичные стены первых этажей и деревянные вторых. Резные наличники, ставни, коньки, оставшиеся ещё с царских времён. Когда-то давно тут жили кармановские купцы, на первых этажах помещались лавки, потом их не стало, а после войны они вернулись снова, когда опять, словно при НЭПе, разрешили частную торговлю, кустарей, мелкие артели и прочее.
– О, смотри-ка, и Моисей Израилевич мастерскую открыл!
На фасаде красовалось: «Моисей Израилевич Цильман. Раскрой и пошив любой одежды. Одобрено обкомом партии!»
– Эх, и он в нэпманы подался… А такой славный дядька был… галифе мне, помню, сработал, всему батальону на зависть…
– А чего ж, он славным быть перестал, как мастерскую открыл? – поддела Машка. – Он же всегда шил, просто на квартире, частным порядком. А теперь всё как полагается.
– Не дело это всё равно, – упрямо пробурчал Игорь, опуская голову и понижая голос. – Мы коммунизм строим или что? Зачем революцию делали? Для чего буржуев прогоняли?
– Ой, ну только ты не начинай! Забубнил, как политрук на собрании. Плохой политрук.
– Маха, ну ты ж знаешь…
– Знаю! Знаю, что ни блузки, ни жакета приличного не достать было, не сшить толком! Таиться приходилось, по ночам к дяде Моисею с отрезом бегать! – Машка снова почти с ненавистью одёрнула платье.
– Ну, ладно, ладно, будет тебе, развоевалась, будто я Гитлер…
– А ты ерунду не говори! Товарищ Сталин сам разрешил, чтоб народу после войны полегче жилось!
– Товарищ Сталин добрый, о людях заботится, на жалобы отзывается, жалеет – а могли б и потерпеть, без модных жакетов-то. Не ими коммунизм строится!
– Ладно тебе, – только отмахнулась Машка. – Не знаешь ты, как девушка себя чувствует, если ни платья красивого, ни кофты, ни чулок, а всё больше ватники, штаны из брезентухи да сапоги с портянками. А вот товарищ Сталин понимает!
– Тебе коммунизм – или чулки? – рассердился Игорь.
– А при коммунизме они что, не нужны будут? – парировала Машка.
Игорь, в свою очередь, тоже махнул рукой и отвернулся.
Надулись. Так, надувшись, и добрались до родной Сиреневой улицы, что змеилась по высокому берегу над Карманкой. Стояли там перед самой войной построенные дома, простецкие, безо всяких выкрутасов, обшитые вагонкой и выкрашенные в желтовато-коричневый цвет. Палисаднички, сараи, тянущиеся почти к самому обрыву огороды, вечные лужи по обочинам, где пускали кораблики целые поколения ребятишек Сиреневой.
– Ну, по домам?
Игорь облегчённо вздохнул. Машка больше не сердилась.
– По домам.
Потом всё было как полагается.
– Ой, кто там?.. Кто? Иго… Игорёночка, сыночек!.. Машуля!.. Эй, вставайте все, Игорь приехал!.. Доча, а как же ты… Без телеграммы… У меня и полы не мыты… Ой, ох, радость-то какая…
– Мам, ну что ты… ну не плачь, мам, ну, пожалуйста, а то я тоже разревусь сейчас…
– Ох, Игорёчек, а что ж ты тут делать-то будешь? Как распределили? Сюда, к нам?.. Ох, горюшко…
– Мама, да что ты, я ж домой вернулся?
– Игорюля, я и радуюсь, только… Думала – выучишься, в люди выйдешь, в Москве жить станешь, как положено, чтобы всё как у людей; а в Карманове нашем, ну что тебе здесь делать?
– Да мам, ну что ты говоришь? Меня сюда сам декан наш, профессор Потёмкин направил, у него, мам, знаешь какая бумага! Раз он прислал, значит, надо.
– А аспирантура? Ты же хотел…
– Никуда она не денется, Виктор Арнольдович сказал – надо родному городу помочь!
– И без тебя б нашлось кому помогать…
– Мам, ну что ты, в самом деле!..
– Игорёна, я в здешней школе двадцать пять лет учу. И могу сказать, что…
– Ну, ма-ам, ну, не начинай снова. Можно мне ещё пирога, м-м?…
…Потом были и прибежавшие соседки, и соседские ребятишки, и ещё много кто.
А вот отцов не было. Были фотографии. Последние. Сорок третьего – на Машкином комоде. Сорок четвёртого – на полочке буфета Игоревой матери.
Суббота и воскресенье прошли, как и полагалось, в хлопотах по хозяйству: Игорь, голый до пояса, стучал молотком на крыше; Маша, натянув какие-то обноски, возилась с матерью и младшими в огороде, таскала воду, полола. Шли уже дальние соседи, с окрестных улиц; в маленьком Карманове отныне два своих собственных мага, да ещё и здесь родившихся! Не в секретных институтах где-то в Москве, где совсем другая жизнь, а тут, рядом, под боком – эвон, один молотком машет, другая с тяпкой на грядке.
И всё вроде бы хорошо, да что-то нехорошо, как в сказке про Мальчиша-Кибальчиша. Смутное что-то висело в воздухе, словно низкое облако, душно казалось не по погоде. Детвора бродила какая-то притихшая, никто не шалил, не носился с визгами, не карабкался по деревьям или по речному откосу, не плескался на тёплой отмели. Сидели вокруг матерей.
Вечером, когда наконец справились с дневными делами, и Игорь, и Маша, не сговариваясь, выбрались на кармановский обрыв. Закат выдался тусклый, солнце тонуло в тучах, заречные леса затянуло туманами. Прогудев на прощание, застучал по рельсам на западный берег скорый поезд, точки освещённых окон, могучая туша паровоза. Замелькали козодои, придвинулись сумерки, а двое молодых магов стояли рядом и молчали.
– Эх, будь я не теоретиком…
– …а практиком краткосрочного прогнозирования, сиречь гадания, – подхватила Машка.
– Не нравится мне Заречье. – Игорь вглядывался в сгущавшийся сумрак, быстро поглощавший луга и опушки.
– Мне тоже, – призналась Маша. – А чем – сказать не могу.
– Вот зачем здесь теоретики? – тоскливо осведомился Игорь. – На кой Отец нас сюда отправил? Здесь ни частные решения, ни даже общие не нужны.
Машка поправила воротничок платья, словно невзначай коснулась серебряной цепочки. Игорь заметил, что она нет-нет да тронет странный оберег Отца. Словно ответа спрашивает. А может – просто спокойнее оттого, что знаешь: декан лучше понимает, что к чему. Была бы серьёзная угроза – неужто не сказал бы.
…Так и разошлись, ничего не увидев, встревоженные и недовольные собой.
Но прошла ночь субботы, и воскресенье минуло, и не случилось ничего плохого. Игорь починил крышу, Маша управилась с огородом, во всех подробностях порассказали родным и соседям про московскую жизнь, «что там продают», и наутро, в понедельник, надев всё самое лучшее, нацепив награды, которые вообще-то в Карманове носить было не принято, только по большим праздникам, – отправились в горисполком. Маша всё в том же синем форменном платье, с белым «поплавком» институтского значка и орденом Красной Звезды на правой стороне груди и целой колодкой медалей слева, среди которых выделялась «За Отвагу» со старым пятибашенным танком, каких теперь уже и не бывает. Игорь в военной форме без погон, сапоги сверкают, и ордена в ряд – две «Славы», не хухры-мухры. «Жаль, война кончилась, третьего не успел получить», – мелькали порой тщеславные мысли. Игорь себя, конечно, одёргивал, мол, как это «жаль», сколько людей бы погибло зря! – а всё равно до конца прогнать не мог. Так хотелось собрать полный орденский прибор! Ведь не за так же их дают, не абы кому вешают!