Нелли не стала тратить время на слова – рванула перепуганного офицера за руку в сторону выхода во внутренний двор, где ходячие больные проводили время, свободное от процедур. Сейчас там было пустынно.
Солнце светилось золотом в листве. Нелли заставила капитана сесть на скамью, с которой спорхнули в порыве ветра несколько кленовых листьев. Встала напротив.
– Рассказывайте, – коротко бросила она, изо всех сил пытаясь собрать оборванные хвосты сети Варшавского и связать простеньким символом. На сложное воздействие сейчас не хватило бы сил – все они шли на то, чтобы пробить брешь в магическом поле пациента и попытаться слить часть магии, что сейчас заставляла его поддаваться демону.
– Я не знаю! – почти выкрикнул Волков. – Скрутило, словно позвал кто. Красным заволакивать всё начало. Я сеть накинул, как сумел, и за вами. Вы ведь знаете, Нелли, знаете, как всё это остановить. А не знаете, как спасти, так, верно, убить сможете. Сможете, да?
– Ну-ка хватит паниковать, товарищ капитан! – прикрикнула Нелли, чувствуя, как пугающий жар захватывает и её, заставляя сутулиться от боли в лопатках. – Тут полгоспиталя людей, способных вас уничтожить. И меня заодно, за то, что прикрывала вас – предателя, позволившего врагу захватить своё тело. Если не справитесь – в смерти нам не откажут. И хорошо, если она будет быстрой. Так что не смейте панику разводить! Держите фрица, а я попытаюсь сетку поднять…
Они вскрикнули одновременно – от боли, пришедшей так внезапно, что даже пальцы не успели сложиться в оборонительное. Словно издалека накатила и захлестнула с головой волна зова. Звали свои: Нелли – «ночные ангелы», Ульриха – «зигфриды». Молоденький призрак рванулся в теле Волкова, на мгновение захватив власть над оболочкой, и этой маленькой победы оказалось достаточно, чтобы трансформация понеслась, подобно снежной лавине, увлекая за собой обоих.
Из кровоточащих трещин на коже показались слипшиеся от крови чёрные перья. Алая ярость обрушилась на двух советских магов, как огненный ливень. Два демона вцепились друг в друга посреди залитого солнцем больничного двора, равные по силе, ненависти и безумию.
* * *
Тысячи кабинетов, дверей, за которыми были люди, люди, люди, что посылали их дальше плутать в бесконечной веренице отделов. В конце концов Маша просто села в коридоре, закрыла лицо руками и заплакала.
– Мы уже, наверное, опоздали, – всхлипнула она, когда Ряполов склонился, чтобы поднять её и снова отвести в уборную.
– Ну-ка не кисните, товарищ Матюшина, – весело подмигнул он. «Вот ведь человек, – подумала Маша. – Никогда себя не теряет». А он продолжил:
– Скажите мне то, чего не могут знать сторонние люди, а вы знаете, напомните, как профессора вашего звать и куда лететь.
Маша, вытирая слёзы, выдала скороговоркой необходимые данные, и Ряполов скрылся. Через пару минут за одной из дверей раздался его грозный и повелительный голос, побежала девушка-секретарша, вернулась, побежала снова. За ней вышел важный – генерал да и только – Иван Степанович и проследовал в кабинет, который до того они сочли запертым…
И через полчаса техник уже подсаживал трясущуюся от волнения Машу в вертолёт.
Чтобы по прежней ещё школьной привычке не грызть ногти, молодая женщина принялась проверять расчёты. Ряполов сел рядом, похлопал по плечу: «Успеем».
* * *
Оля первой вошла за периметр. Не любила она откладывать. Дома Серёжа, скучает, переживает – хоть и не знает, насколько опасна внезапная командировка жены. «Домой-домой», – вторил внутри голос, однажды заглушивший зов прошлого и шёпот проклятого болота. Голос жены, хозяйки, женщины, на которой дом и семья держатся.
И тотчас пронзило всё тело болью и холодом. Снова вспыхнуло не в мыслях, в сердце – «Домой!», но перед глазами предстала не их с Серёжей квартирка в доме номер восемь по улице Полевой, а аккуратный дворик в каком-то старинном районе. Пожилая немка в вязаной кофте звала из окна Хайнриша, и тот – светленький мальчишка лет шести, кативший палкой обод от бочки, – мгновенно бросил своё занятие и спрятался за угол.
Оле – или кому-то внутри её – нестерпимо хотелось войти в далёкий дворик, дотронуться ладонью до выщербленной стены, помахать бабушке Хайнриша и войти в зелёную дверь, за которой – Оля помнила, там, в другой, чужой жизни – будет длинная лестница с деревянными перилами. Третьей стоечки нет – сломалась. Фанерная дверка, маленькая прихожая.
– Ты дома, – прошептала она невидимому – нет, не врагу, самой себе. Видение тёмной прихожей поколебалось, сквозь него проступили другие образы – Серёжа в соколке мастерит что-то на кухонном столе, запах масла от его перепачканных рук, круглое радио над ним зовёт кудрявую проснуться. Три картинки на стене – вырезанные из журнала – с котятами.
– Я скоро буду дома! – пообещала себе и Сергею Оля. – Совсем скоро!
И, словно услышав её, пожилая немка из чужих воспоминаний приветственно замахала кому-то вошедшему во двор:
– Здравствуйте, Карл! Уже обер-лейтенант! Как летит время! И ничуть не изменился, мальчик, истинно мальчик. Мама? Да, фрау Катерина нынче ещё не спускалась. Передайте ей приветствие от меня, Карл. И… не видели вы Хайнриша?
Рощина бросилась вверх по деревянным вытертым ступеням скрипучей лестницы.
«Ольга Ивановна, идёт, отсекайте. Готовы?» – отпечатался в мыслях ментальный приказ Решетникова.
Оля не могла ответить. Сквозь воспоминания – такие яркие, резкие – проступило поле, холм, желтеющая трава, растерявшее голубизну небо с обрывками облаков – и сияющий прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки силуэт.
– Я скоро буду дома! – шепнула Рощина. Силуэт превратился в мерцающее облачко, которое начало наливаться бордовым.
– Вниз! Падайте! – уже не ментальный приказ, крик. Рощина рухнула, как подкошенная, прикрыв руками голову. Облачко вспыхнуло, обдав жаром, и исчезло. Оля, не оглядываясь, сперва ещё помогая себе руками, а потом, поднявшись на ноги, но всё еще опасаясь распрямиться в полный рост, побежала к поднятому щиту.
Юля не думала, что это будет так. Она ожидала чего-то более эффектного, яркого, а не этой бескрайней серой пелены, за которой не было видно ничего, кроме смутной чёрной тени. Сковывающий крылья страх заставлял цепляться за эту тень, как за последнюю надежду, держаться за неё. Потому что больше в мире не было ничего.
Невидимый враг, ждущий внизу, когда они спустятся. И крутящийся в голове приказ герра Штеммермана – садиться, сбрасывать крылья.
Они пытались, пытались!
Юля – или Ганс Мюллер – помнили, как «зигфриды» пытались опуститься на землю. Как кто-то, невидимый за белым пологом зимы, ударил по ним. И обер-лейтенант Гроссе погиб, так и не сумев избавиться от проклятых крыльев. Запах горелого оперения, казалось, въелся в кожу и мысли.
«Садитесь! Вниз! Это приказ!»
А потом Юрген разорвал Штеммермана в клочья – это была плата за смерть Гроссе. За то, что лучших магов вермахта подвели под формулу, которую никто не удосужился проверить, которую дописали на коленке и выдали за новое оружие. Оружие возмездия.