— Угу…
— У меня пароход через полтора часа, буду собираться.
— Угу…
Упаковав все вещи, и привязав чехол с карабином к ранцу Кинт уже был готов идти прощаться с Баром, но тот уже сам поднялся наверх, прошел к камину и поддев кочергой кусок недогоревшей окровавленной ткани бросил ее под ноги Кинту…
— Это что?
— Похоже, тряпка не догоревшая, — Кинт присел на корточки и приподнял ее, — да тряпка.
— Ты дурака–то из меня не делай. Жандармерия ищет молодого, высокого и бородатого мужчину.
— Да я заметил, — Кинт бросил кусок в печь, — и что, нашли?
— Похоже, не найдут! Это твоих рук дело?
— Что именно?
Бар вдохнул и сел на стул.
— На набережной, в ресторане ты был? Макта в его доме, до полусмерти ты избил?
Кинт тоже присел на диван и поставил ранец на колени.
— Да…
— Зачем?
— Я наказал их… за то, что они делали, за то что …
— Что ты о себе возомнил! — вскочил со стула Бар, — ты что, судья? У Макта, какой бы он ни был мерзавец, и гадкий человек, у него осталась семья и двое детей.
— Именно поэтому я не стал его убивать.
— Да уж лучше убил бы! Мало того, что ты принес несчастье в его семью, так еще и обрек их на мучение!
— Ты… ты себя вообще слышишь? Обрек на мучения? — Кинт отшвырнул ранец и вскочил, — а скольких он, пусть и не своими руками обрек на мучение и на смерть… ты вот потом как–нибудь у Парэ поинтересуйся.
— Так нельзя Кинт, — спокойно сказал Бар и покачал головой, — в скором времени хозяином рынка станет кто–то другой, и наберет себе таких же ублюдков из подворотен для поддержания порядка. Этим поступком, ты ничего не изменил, лишь добавил крови и греха в свою жизнь, и когда наступит момент, ты будешь стоять на пороге преисподней…
— Вот тогда я и вспомню каждого, и предъявлю дьяволу счет на патроны!
— Ты очень самонадеян Кинт… Жаль… не понял я тебя… Ступай, опоздаешь на пароход, и вот еще что… Если в следующий раз приедешь, прошу, не навещай меня.
— Хорошо Бар, спасибо за все и прощай…
Кинт накинул лямку ранца на одно плечо и пошел вниз по лестнице. Дверь хлопнула и Бар подойдя к окну и посмотрел как Кинт сел в повозку, и тихо сказал:
— Не понял я тебя парень, не понял…
Бар больше никогда не увидит Кинта. Спустя два года, он тяжело заболеет и умрет, и единственным, кто несколько месяцев проведет у его покрытого глубокими язвами тела, будет Парэ, который полюбил старика как отца, а Бар, на своем последнем вздохе, позовет Кинта…
Самоходная баржа, взбивая речную воду в пену огромным гребным колесом за кормой уже второй день медленно движется вниз по течению. Соседями Кинта по крохотной каюте оказались два торговца, которые, откупорили уже не известно какую по счету бутыль, а почтенного вида старик — инженер горного дела, всю дорогу читал книгу, делая заметки на полях. Кинт старался весь день проводить на палубе, постелив на мешки с зерном плащ и глядя на обрывистые берега. Мимо проплывали небольшие рыбацкие деревушки, фермы, а также попадались крохотные городки, в которых были размещены какие–то цеха. По реке, навстречу плыли баржи, пароходы и трудяги–буксиры, нещадно коптящие небо и волочащие за собой увязанные в длинные плоты лес. Кинт пытался почитать газету, но порыв ветра вырвал ее из рук, когда он немного задремал, удалось лишь запомнить, что на главной полосе была новость о том, что все монаршее семейство переехало из столицы в свой дворец на одном из южных островов. Общаться Кинту ни с кем не хотелось, и последнюю ночь перед прибытием в Илкан, он проспал на палубе, завернувшись в плащ. Потом несколько дней тряски в провонявшем потом, тухлой едой и спиртным общем вагоне. Добравшись до форта, оставшиеся сутки отпуска, Кинт провалялся в кровати, отпивая из фляги и много раз перечитывая строки истертого письма и пытаясь вспомнить лицо Маани, которое стало стираться из его памяти.
— Спасибо, угодил… — капитан Брэтэ разглядывал авторучку, которую Кинт привез ему в подарок, — и что, на долго хватает?
— Продавец уверял, что на десяток листов.
— Хм… — Брэтэ раскрутил авторучку и посмотрел на крохотную стеклянную колбу с поршнем, — а чернила?
— Любые.
— А ну–ка, — Брэтэ вытащил из стола чернильницу, опустил в нее перо и потянул за поршень, — сейчас… Красота!
Брэтэ вывел несколько букв на листе, и посмотрел на результат…
— И края ровные получаются. Спасибо Кинт. Но что–то я смотрю не рад ты проведенному времени в отпуске.
— Так какая радость может быть от двух недель дороги?
— Верно. Ну, хоть повидался с кем хотел?
— Да.
— Ну и хорошо, — Брэтэ убрал чернильницу и авторучку в стол, нахмурился и встал из–за стола, — на днях телеграмма пришла. Знаешь судью–то нашего?
— Который художник и любитель маленьких художниц?
— Вот то, что ты в конце сказал, я сделаю вид, что не слышал… кхм… так вот, он в городе выставку организовал, вроде собрался повысить культурный уровень на северных границах терратоса.
— И?
— Кое–кто из столицы приедет, в общем, из канцелярии была телеграмма, личному составу форта обеспечить безопасность столичных гостей.
— А как же торговый тракт?
— Ты меня спрашиваешь?
Кинт демонстративно окинул взглядом кабинет капитана.
— А тут еще кто–то есть?
— Ты не умничай! Умник… Я и сам знаю, что тракт нельзя оставлять, тем более, что на склонах эта гадость созрела, и ее теперь мешками повезут. Давай лучше подумаем, как нам и перевал перекрыть и приказание канцелярии выполнить.
Кинт, Капитан Брэтэ и еще двое звеньевых просидели до полуночи, пытаясь разделить и без того малочисленный состав форта на выполнение двух задач. А на утро, Кинт со своим звеном выдвинулся в сторону города, им предстояло временно разместиться в казарме городской жандармерии, затем выехать в сторону станции и проработать все меры безопасности. Кроме столичных, в город собирались приехать и другие не мало знатные персоны, отчего вся криминальная прослойка замерла, и не дышала в ожидании богатеньких растяп, чтобы срезать кошель или стянуть драгоценности. Весь день перед прибытием на станцию экспресса из столицы, звено Кинта и еще десяток городских жандармов устраивали облавы по сомнительным заведениям и в трущобах у станции. А город, тем временем готовился к празднику. Шутка ли, впервые такое событие, все улицы были подметены, владельцы магазинов, ресторанов и салонов намывали окна и витрины, все попрошайки с центральных улиц исчезли, кругом развешивались украшения и флаги терратоса, на центральной площади оркестр пожарных, репетируя уже в который раз играл гимн и пару десятков торжественных маршей.