Для Дарника выбор был очевиден:
– Когда мы ехали сюда, моих женихов тоже терзали мысли, не перережут ли им всем здесь горло. Я дал им слово, что они находятся под моей защитой и что им ничто не грозит. Теперь я готов дать такое же слово тебе, вождь: вашим дочерям не грозит никакое зло. А где и как им придется жить, давай решать все вместе.
– А согласны ли сами женихи со всем этим? – все еще сомневался Агилив.
А ведь он прав, подумал в легком замешательстве князь, вдруг кто-либо из хазар уже решил, вернувшись в лагерь, продать свою столь легко обретенную жену ромеям для общего пользования? Он тут же вспомнил обычай некоторых хазарских племен предоставлять своих жен путникам, случайно забредшим к ним в стойбище.
– Если тещи их не будут слишком допекать, то вы своими зятьями, я уверен, останетесь довольны.
Агилив согласно кивнул головой, удовлетворившись таким ответом, и сделал знак начинать сватовские игрища.
Если в липовских лесах женихи с тяжелыми заплечными мешками просто гонялись за легконогими невестами, а те уж сами решали: дать себя догнать или нет, то здесь это перевели на конную основу. Жених мчался на более тихоходной лошади за невестой и либо приводил ее скакуна за узду, либо не приводил. Из десяти хазар успеха достигли лишь пятеро, остальные после трех разных попыток под зрительские насмешки сошли с забега. Впрочем, такой половинный результат порадовал Дарника больше полного успеха. Он уже держал в голове своих женихов с Утеса и думал об объединении тервигов, ромеев и гридей со смольцами в одно целое, разумеется, под своим началом.
Среди удачливых молодоженов оказался, как ни странно, и Янар. В силу безобразности ему досталась одна из первых варагесских красавиц.
– Мы что же, и в Романию потом своих жен заберем? – улучив момент, поинтересовался он у Дарника.
– Ну сначала ты один год здесь отработаешь за свою жену и еще два года на меня, а там можно будет и в Романию.
И еще одно занимало хазарского вожака:
– Почему все здесь называют тебя князем? Ты что, в самом деле, князь?
– Ну да, а ты первый воевода моей княжеской дружины. – Всем своим видом Дарник словно говорил: а что, я разве тебе раньше это не объяснял?
У бедного Янара голова шла кругом, но он уже не вращал бешено своими черными глазищами, как было совсем недавно, а сосредоточенно сводил воедино слова, интонацию и выражение лица Дарника – ведь скрытый за этим смысл еще надо было растолковать своим соплеменникам.
Посидев немного для порядка на свадебном пиршестве хазар и убедившись, что там все идет как надо, Рыбья Кровь отправился на собственную свадьбу в дом невесты. Размеры горницы и здесь не позволяли вместить более тридцати пирующих одновременно, поэтому постоянно кто-то входил и выходил, с тем чтобы у каждого варагесца была возможность поприветствовать молодоженов. Затраченные четыре солида на подарки из кладовых Агилива оказались настоящим спасением, и, раздавая их новой родне, Дарник чувствовал себя вполне состоятельным женихом. Он насчитал семнадцать новых родственников, после чего сбился со счета. Попробовал также оказать внимание сидящей рядом Милиде, но та, стоило ему взглянуть на нее, всякий раз низко опускала голову, пряча свою вздувшуюся после удара губу. Ну что ж, как говорится, застенчивость лишь красит молодых девушек, и Дарник принялся терпеливо дожидаться конца праздничного застолья.
А ведь я действительно нравлюсь им всем, думал он, снова и снова оглядывая разгоряченные и довольные лица вокруг себя. Кажется, этому следовало только радоваться, однако управленческий опыт подсказывал ему совсем другое. Как славно было вести на геройскую смерть безродных бойников, собравшихся под его знамена именно для такой цели! И как невыносимо бывало, когда победоносное дарникское войско встречали матери и жены убитых и раненых бойников, гридей, ополченцев! Неужели и в этот доверчивый Варагес ему придется возвращаться с такими же плачами и стенаниями? А ведь по-другому никак и не получится…
Из-за стола поднялся отец Милиды, маленький, сухопарый, один из трех варагесских мастеров по лукам, поклонился гостям и сказал несколько слов по-готски, после чего все пришли в движение и направились к выходу – свадебное пиршество было закончено. Ишь ты, порядок как в войске, отметил про себя Дарник.
У тервигов не принято было выделять молодым отдельную горницу, даже глава семьи со своей женой делил камору с несколькими внуками. Однако князю оказали особую честь: всех сестер невесты из девичьей каморы изгнали по другим местам, предоставив ее Дарнику с Милидой в полное распоряжение. За тонкими перегородками все здесь, впрочем, хорошо прослушивалось, но по простоте нравов на это не стоило даже обращать внимания.
Продолговатая камора одним торцом упиралась в земляной вал, в другом торце находилось маленькое окошко, затянутое бычьим пузырем. За боковой стеной слышалось коровье присутствие – там находился хлев. За другой боковиной раздавалась веселая перебранка между укладывавшимися спать тетками и сестрами Милиды. Широкий топчан для трех-четырех девиц был застлан вышитым льняным покрывалом. Судя по тому, с каким восхищением и удовольствием Милида дотронулась до него, его тоже взяли из кладовой вождя. Возле топчана стояли два железных переносных очага, мерцая своими красно-черными углями. Кроме очагов, камора освещалась еще двумя восковыми свечами на дорогой медной подставке.
Пока юная жена оглядывала преображенную спальню, Дарник, отвернувшись, скинул с себя сапоги и шерстяную безрукавку, оставшись в одних портках и рубахе. И вдруг почувствовал сильный толчок – на спину ему вскочил большой цепкий зверек. Одни его гладкие лапки обхватили князя за шею, другие за поясницу. От неожиданности Рыбья Кровь даже не понял, что зверек – это прыгнувшая на него сзади Милида. Над ухом раздался ее радостный смех. Дарник резко крутнулся, и они повалились на топчан. Наверное, схватка с соперницей Вальдой кое-чему ее научила, потому что князю не сразу удалось вырваться из ее цепких рук. Через минуту они уже просто весело барахтались на топчане, не помышляя о какой-либо серьезности. Одно удовольствие было стягивать с нее, сопротивляющейся, одежду, придумывая особые захваты и извороты. При попытке раздеться самому игра приобрела еще большую живость: стоило ему отвлечься на свою рубашку и портки, как Милида тут же натягивала на себя то, что он с нее успел снять прежде. Так и сражались, незаметно перейдя уже к чисто любовным объятиям.
Долгое телесное воздержание, неопределенность своего положения, желание освободиться от тяжелых мыслей сделало его жадно-жестким, хотелось не просто получить наслаждение, а набрать его впрок к следующему возможному воздержанию. Поэтому как мог изнурял и ее, и себя, получая уже не столько сладость, сколько боль и усталость. Краем сознания он понимал, что для пятнадцатилетней девицы, не знавшей до этого мужчины, его любвеобилие совсем не в радость, но ничего не мог с собой поделать. За всю ночь они впадали в легкое короткое забытье лишь несколько раз, все остальное время посвящая богу Яриле.
После одного такого забытья вдруг наступило утро. Сквозь окошко внутрь стал проникать серый полумрак, слышно было, как вся семья уже встала и приступила к своим каждодневным делам. В дверь дважды стучались, и женские голоса окликали по имени Милиду, им никто не отвечал.