Нагрузив палатками две колесницы, Рыбья Кровь нет-нет да и пускался теперь в дальние поездки с одной-двумя походными ночевками. Хотелось встретиться хоть с кем-то выжившим после столь сильного мора. Тервигские проводники вывели его дружину на два ближайших зимника тарначей. Черные тряпки по-прежнему развевались над ними, а вокруг царило полное запустение. Хотя многие предполагали, что чума уже не страшна, никто из ополченцев не рвался сильно приблизиться к покинутым селищам.
Однажды во время одного из таких дальних рейдов глазастый Янар заметил вдали тоненькую струйку дыма. Пришпорив лошадей, дружина помчалась туда. В крошечном распадке они обнаружили землянку, крытую поверх жердей толстым слоем земли, а в ней неопределенное существо с большим животом, укутанное в наряд из мешковин и рваных плащей. В существе Рыбья Кровь с изумлением признал жену беглеца Лучана, бывшую учительницу княжичей ромейку Евлалию, беременную на девятом месяце. Самого Лучана нигде не было, вместо лошадей два седла, а несколько серебряных фалер – это все, что нашли от княжеской казны.
– А где остальное? – требовательно спросил князь.
– Я покажу, я покажу, – испуганно причитала по-ромейски Евла.
И действительно отвела к приметной куче камней возле большого засохшего дуба, где был зарыт завернутый в мешковину ларец с золотом и серебром.
Дарника разбирало сильное любопытство: что и как с ними произошло?
Чуть осмелев, ромейка рассказала, как они во время бегства на третий день сбились с пути и, совершив порядочный круг, вернулись на то же место с дубом и кучей камней, мимо которого уже проезжали. Тут им пришлось прятаться от ватаги тарначей, везущих на волокушах на запад своих жен и детей. Позже они с Лучаном наткнулись на брошенную телегу с мешками ячменя. Оставлять такие припасы они не решились, а просто схоронились с ними в наспех вырытой землянке. Сумели заготовить даже немного сена для лошадей, но потом их все равно пришлось пустить на мясо. В середине зимы Лучан сломал ногу. С помощью двух палок она наложила ему на ногу лубок. Но кость долго не срасталась, потом вообще нога загноилась. Неделю назад он умер.
Князь приказал все украденное имущество вместе с ромейкой и остатками зерна погрузить на колесницы и везти в Варагес.
Удивительное возвращение казны против ожидания принесло Дарнику одни неприятности. В Варагесе испугались, что теперь князь у них вообще все скупит, смольцы с подачи Беляя и Бажена сразу раскатали губы на непременную раздачу им первого в их жизни жалованья, глядя на них, о том же размечтались и хазары, еще большее волнение возникло по этому поводу среди смольских жен.
На вопрос Дарника: «Где вы собираетесь тратить эти солиды с дирхемами?» – никто ничего вразумительного сказать не мог, но все хотели наград здесь и сейчас.
На Утесе это событие вообще ухитрились перевернуть с ног на голову, заговорили, что князь еще осенью договорился с Лучаном и Евлой о вывозе казны, дабы не платить гридям их жалованья. И что перед ромейским пленом он уходил «гулять» в степь не просто так, а носил своим сообщникам нужные вещи и продукты. Через Радима, который регулярно наведывался теперь в Варагес с мелким товарным обменом, это стало известно смольцам и хазарам, а потом и тервигам.
Косвенно эти пересуды подтвердила сама Евла – отмытая и переодетая в тервигскую женскую одежду, она пустила про себя слух, что была прежде наложницей князя Дарника и что будущий ребенок от него. И в это немедленно все поверили. Сначала князь лишь посмеялся над подобными предположениями, но потом к нему с тем же вопросом обратилась Милида, уже выучившись составлять простые словенские фразы:
– Евла твоя наложница?
– Нет, не наложница, – сердито бросил Дарник, раздражаясь от того, что его вынуждают в чем-то оправдываться.
И в следующее посещение Варагеса он строго спросил у ромейской выдумщицы:
– Почему ты всем рассказываешь, что беременна от меня?
– Потому что я всегда этого очень хотела, – с обезоруживающей прямотой призналась Евла.
К дарникскому войску она пристала еще во время «Дикейского сидения», после которого два десятка дикеек по своей воле отправились со словенами в морской поход освобождать Крит от арабов. В условиях полной невозможности женщин к самостоятельным путешествиям, что в таврических степях, что в Романии, всегда находились отдельные особы, готовые прилепиться к какому-либо отважному десятскому или полусотскому, только чтобы посмотреть дальние земли и испытать необыкновенные приключения. Судьба таких наложниц, как и словенских «мамок», обычно складывалась неплохо – воины умели ценить их за смелость и веселый нрав, так что их женская неприкосновенность в походном стане была защищена лучше, чем в обычной городской жизни. Если даже «муж» погибал в бою, то непременно находился кто-то согласный стать вдове новой опорой. Через год-два такая пара благополучно оседала в каком-нибудь гарнизоне и вела уже вполне нормальную супружескую жизнь.
Евла была дочерью богатого дикейского суконщика, умела читать, считать и писать. Говорила, что отец ее использовал даже как счетовода при расчетах с ткачами. За пять лет путешествий с дарникцами у нее сменилось три мужа. Дважды при рождении детей она пробовала стать чинной домохозяйкой в какой-либо сторожевой веже. Но дети, не дожив до года, умирали, и она снова «становилась на крыло», находя склонного к бродячей жизни «мужа».
– Я расскажу твоим сыновьям такое о ромейской жизни, чего они никогда не узнают от учителей-мужчин, – заявила она год назад Дарнику.
Он поприсутствовал пару раз на занятиях Евлы с княжичами и согласился взять с собой в эту злополучную поездку на Истр-Дунай, которая закончилась пещерным Утесом.
Тогда она была полнотелой молодкой с чистым гладким лицом, не лишенной некоторого чисто ромейского изящества, сейчас же перед ним стояла готовая вот-вот разродиться баба с бесформенной фигурой и обмороженными щеками и смела еще признаваться ему в своих симпатиях.
– Но разве не ты подговорила Лучана украсть казну – сам бы он никогда не стал? – нашел Рыбья Кровь ей новое обвинение.
– Да, я. – В ее серых прищуренных глазах не было ни тени страха или раскаяния.
– Хочешь, чтобы я приказал тебя повесить?
– Кого? Меня? Мать твоего будущего ребенка?! – Евла словно и не сомневалась в своей безнаказанности.
– Ладно, наложница, посмотрим! – усмехнулся он, восхищенный ее бесстрашием.
Через два дня после этого разговора Евла родила в Варагесе здоровую девочку, и вопрос об отцовстве Дарника временно был позабыт. Князь молодую маму не навещал, она тоже не доискивалась его внимания, и тервиги сочли за лучшее относиться к ромейке как к хорошей гостье. Заложив свое еще дикейское серебряное ожерелье с мелкими сапфирами, Евла успешно устроилась в городище и с жильем, и с кормежкой.
Сомнения же Дарника относительно казны успешно разрешил Корней, прибыв, наконец, в Варагес в сопровождении Радима. Худой, желтый, он едва держался в седле, тем не менее излучал удивительную внутреннюю силу и душевный подъем. Не склонный проявлять дружеские чувства к кому бы то ни было, Рыбья Кровь радостно и осторожно приобнял старого сотоварища. А на намеки Радима, что теперь в Утесе еще на одну лошадь стало меньше, тут же распорядился за коня Корнея отдать две лошади.