Так как мама близнецов приезжает только завтра, Софи помогает мне опекать маму и Джейн на Родительском дне, причем делает она это даже несмотря на то, что мама разговаривает с ней как с младенцем.
– Я не хочу смущать бедняжку английской речью, – говорит она, причем в присутствии Софи.
Однако моя соседка сохраняет свой обычный энтузиазм, они с Джейн быстро находят общий язык на почве любви к фиолетовому цвету и какой-то к-поповской группе, о которой я никогда не слышала. Я же вынуждена весь день выслушивать снисходительные замечания мамы о школе, еде и культуре. Когда мы с Софи отвозим их в гостиницу и возвращаемся к себе, я готова взорваться.
Я со стоном падаю на свою кровать и с головой накрываюсь покрывалом.
– Ты в порядке? – спрашивает Софи.
Я выглядываю из-под своего укрытия и наблюдаю, как Софи заплетает волосы в две косички. Она видит мое отражение в зеркале.
– Кажется, я умираю.
– В чем дело? У тебя болит живот? – Она отступает на несколько шагов, словно опасается, что то, что снедает меня под покрывалом, перекинется на нее.
– Мигрень.
На ее лице появляется подобие сочувствия.
– Ах, сожалею! Наверное, ты слишком долго пробыла на солнце.
– Скорее, я слишком долго пробыла с мамой, – бормочу я.
Софи хмурится и поворачивается ко мне.
– Иногда переживания провоцируют болезнь, а ты сильно переживала из-за предстоящего приезда мамы.
– Ты считаешь, я довела себя до стресса и тем самым организовала себе мигрень?
Она пожимает плечами.
– Такое вполне возможно.
Да, возможно, но мне не хочется с ней соглашаться.
– Ну, ты не знаешь Злую ведьму Юга так, как я. Сегодня ты видела лишь некоторые злобные проделки. Умножь это на миллион. Может, если бы она была твоей мамой, ты бы тоже испереживалась до болезни.
Софи брызгает на себя духами и надевает босоножки на высоких каблуках. Я спрашиваю:
– Ты куда?
– Мы с Тэ Хва едем в Сеул, хотим походить по магазинам, мне нужно платье к выпуску.
– Но ты же все равно поверх платья наденешь мантию.
– Я же не целый день буду в ней ходить! К тому же я буду знать, что у меня под мантией, и если это нечто некрасивое, я сама буду чувствовать себя некрасивой, не важно, видит кто-то это или нет.
Я закатываю глаза, а она идет к двери. Тут звонит мой телефон, и я холодею, читаю на экране мамин номер.
– Давай сходим поужинаем, – говорит мама, не давая мне возможности даже сказать «алло».
– Гм… думаю, сегодня не получится.
Повисает долгая пауза.
– И что, по-твоему, нам делать без тебя?
– Я же назвала тебе несколько хороших ресторанов.
Она фыркает.
– Мы приехали в эту страну, чтобы повидать тебя. Нет смысла куда-то ходить без тебя. – Я тихо вздыхаю. – Не вздыхай на меня, Грейс Уайлде, – возмущенно требует мама, но резкость ее голоса почему-то действует на меня успокаивающе. Она хотя бы искренна в своей ненависти ко мне, не скрывает ее под слоями вежливости и корректности.
– Что с тобой? – спрашивает она. – Ты идешь на свидание с мальчиком? Или более важные дела мешают тебе провести время с матерью?
– Нет! – кричу я и моментально получаю удар в виски. – У меня мигрень, – цежу я сквозь стиснутые зубы.
– Что ж, и пусть весь мир подождет, только потому, что тебе нужна таблетка аспирина. – Она хмыкает. – Позвони, когда станет лучше.
И она отключается.
Я медленно выдыхаю, закрываю глаза. На сегодня я спасена от родственных уз, но завтра мне все равно придется встретиться с мамой.
Мой телефон снова звонит, и у меня падает сердце. Только не она! И не репортер, что еще хуже! Я смотрю на номер и безмерно удивляюсь. И нажимаю на кнопку ответа.
– Эй, ты где? – спрашивает Джейсон. – Мы должны были встретиться перед столовой, чтобы поужинать.
Я тихо охаю.
– Извини, я забыла позвонить тебе! Наверное, я сегодня не пойду ужинать.
– Что-то случилось? – спрашивает он.
Я слышу в его голосе беспокойство и радуюсь, но тут же осаживаю себя.
– Нет, ничего, просто неважно себя чувствую. У меня дикая мигрень.
Пауза.
– Давай я принесу тебе что-нибудь?
Я краснею, и никакие осаживания и упреки не способны погасить пламя, горящее во мне.
– Нет, все в порядке.
– Ты уверена?
– Да, полностью. Спасибо.
Я еще несколько раз повторяю, что все в порядке, и мы заканчиваем разговор, но через секунду после этого меня охватывает сожаление. Может, зря я не позволила ему прийти? Пусть бы немножко похлопотал вокруг меня? Господь свидетель: Джейсон обязан хоть раз позаботиться обо мне.
Я впадаю в легкую дрему и в течение следующего часа плаваю между сном и явью. До тех пор, пока не раздается стук в дверь. Я не сразу выныриваю из дымки полусна, поэтому стук повторяется.
Я со стоном откидываю одеяло и тащусь к двери, бормоча под нос:
– Если это Софи, если она забыла ключ, я прикончу ее.
Я открываю дверь, и оказывается, что это не Софи. Это Джейсон.
Кровь отступает от моего лица и собирается в кончиках пальцев. Я на время теряю дар речи.
Джейсон поднимает вверх пузырек с таблетками, смотрит на него, потом на меня. И зарабатывает несколько бонусных очков за то, что не таращится в ошеломлении на мои взъерошенные волосы или пижамные штаны в «горошек».
– Я сомневался, что у тебя есть какое-нибудь лекарство от головной боли, – говорит он и тепло улыбается.
– Э-э… гм… ну… я… – Очевидно, я утратила способность к членораздельной речи. – Спасибо, – наконец выдаю я и забираю у него пузырек. – Наверняка это… гм… поможет.
Я ожидаю, что он уйдет, но он медлит, стоит у двери. Он сует руки в карманы джинсов, опускает голову и смотрит на меня сквозь темные пряди.
Какие-то мгновения проходят в полной тишине, а потом он говорит:
– Как твоя мама? Водила ее на Родительский день, да? – Он откашливается. – А вообще, как дела? Я знаю, тебя напрягает общение с ней.
Во мне растет удивление, смешанное с настороженностью. Рассказывала ли ему Софи о моих отношениях с мамой? Знает ли он о трагедии в моей семье? Страх стискивает мне грудь, грозя парализовать легкие и лишить меня возможности дышать.
Я всматриваюсь в его глаза, ищу в них признаки осведомленности, но там ничего нет. Одно любопытство. И… тревога. Я испытываю такое огромное облегчение, что на несколько секунд даже забываю о головной боли и о маме, которая привезла с собой, из-за океана, все мои страхи. Джейсон тревожится за меня.