– В старом охотничьем домике? Да он ведь, наверное, совсем развалился?
– По крайней мере, у них над головой есть крыша, коммерции советник разрешил им оставаться в этом домике. Он пожалел старика, которому теперь нужен лишь клочок земли, где он мог бы спокойно умереть. Берндт оставил за стариком охотничий домик до самой его смерти. Я хотел поближе посмотреть на это «Совиное гнездо» и случайно познакомился с бароном и маленькой рыженькой Траудль.
– Маленькой рыженькой Траудль? Кто это?
– Да вышеупомянутая принцесса! Так ее называет дедушка. Это румяное, восхитительное существо, для которого я стал желанным товарищем по играм. Почти ежедневно я заходил туда, мы бегали взапуски, ссорились и мирились, как дети. Как видишь, тут ничего особенного не было.
– Я давно не был на родине, – сказал Герман, поднимаясь с земли. – Но пора и в путь. Возьми с собой проводника, а я пойду один, теперь я сам найду дорогу.
Он свернул в сторону, и друг, оставшийся на лужайке, скоро потерял его из виду. Дорога шла через горы. Сверху на путника глядела снежная вершина, на которую он поднимался этим утром. Внизу громоздились утесы, обрывы и громады камней, между которыми виднелись узкие полосы зеленой травы. На одной из этих полос что-то шевелилось. Зигварт остановился и увидел пару серн, бесстрашно спускавшихся с вершины, они шли навстречу одинокому путнику. У Зигварта зашлось сердце. В сыне лесника мгновенно проснулся инстинкт охотника.
Он с трудом оторвался от очаровательного зрелища и быстро пошел дальше. По расставленным кое-где дорожным указателям найти дорогу было нетрудно. Она привела путника к краю небольшой котловины, на дне которой сверкало маленькое альпийское озеро. Тут по откосу вилась только узенькая пешеходная тропинка. Спокойно и уверенно Герман спустился по откосу к маленькой лужайке на берегу озера и только теперь заметил, что он здесь не один. Шагах в двадцати от него, под высокой, растрепанной бурями сосной, сидела дама с альбомом на коленях и рисовала. Герман слегка дотронулся до полей своей шляпы, она небрежно ответила на его поклон и спросила по-немецки, но с заметным английским акцентом:
– Вы знаете дорогу в Энскую долину? Она хорошая или нет?
Зигварт насмешливо улыбнулся – его, очевидно, принимали за проводника, это было видно по тону вопроса. Это заблуждение позабавило его, но он ответил не особенно вежливо:
– Дорога в долину крутая и опасная. Вам, во всяком случае, не дойти, необходим проводник.
– Не сейчас, после, – прервала дама, видимо, находя дальнейшие разговоры излишними и снова принимаясь рисовать.
Архитектор решил, что дело зашло слишком далеко, очевидно, она была уверена, что он явился в качестве проводника предлагать ей свои услуги, и потому заставляла его ждать. Решив дать хороший урок этой надменной англичанке, он подошел к ней, взглянул через ее плечо на рисунок и сказал по-английски:
– Вы неудачно выбрали место, ветки сосны закрывают от вас всю возвышенность.
Иностранка взглянула на него с изумлением.
– Вы говорите по-английски?
– Немного. Вы хотели сделать набросок утесов, так живописно замыкающих озеро, но вам это не удалось. Надо было рисовать их с той стороны, откуда я пришел. Оттуда хорошо виден весь задний план.
Дама, по-видимому, начала понимать свою ошибку относительно мнимого проводника, но явно обиделась на то, что совершенно незнакомый человек осмеливается давать ей советы. Ее губы искривила надменная улыбка, и она сказала с нескрываемой иронией:
– Не желаете ли попытаться исправить мою ошибку?
– Если вы не против. Позвольте ваш альбом.
Зигварт спокойно взял из ее рук тетрадь и карандаш, прошел к указанному им самим месту и, открыв в альбоме чистый лист, начал набрасывать новый эскиз. Незнакомка удивилась, что ее так неожиданно поймали на слове, но молчала, не зная, как отнестись к этому человеку. Он говорит по-английски, следовательно, образован, но его костюм далеко не подтверждал этого. Грубые горные башмаки, потертая куртка, помятая поярковая шляпа, все это было «shocking» [1] в глазах знатной англичанки. И в то же время она видела энергичный профиль, высокий лоб и орлиные глаза, он не был красив, но вся его внешность чрезвычайно впечатляла.
Зигварт отлично видел, что стал предметом внимательного изучения, но не обращал на это ни малейшего внимания, набрасывая эскиз быстрыми уверенными штрихами. Около десяти минут прошло в полнейшем молчании, потом он вернулся к англичанке и вручил ей альбом.
Это был лишь беглый набросок, но озеро, окружавшие его утесы и сосны на берегу были схвачены так умело и точно, что в рисунке сразу угадывалась рука профессионала. Незнакомка заметила это с первого взгляда и быстро спросила:
– Вы художник?
– Нет, но я учился рисованию.
Дама почувствовала в этих словах насмешку над своим дилетантским рисунком, но промолчала и, закрыв альбом, проговорила холодным тоном:
– Я оставила свою лошадь с проводником на Грасекер-Альме, присутствие подобных людей всегда невероятно стесняет меня.
– Да, бывает неприятно встретить людей там, где хотелось бы побыть одному, – произнес Герман. – Но ведь подобные места невозможно монополизировать, и потому с этим приходится мириться.
Тут он впервые взглянул в лицо незнакомке. Это была девушка лет двадцати, стройная и видная, с правильным бледным лицом и темными глазами, составлявшими своеобразный контраст с пепельно-белокурыми волосами. Ее взгляд и вся фигура выражали спокойную и холодную уверенность в себе. По-видимому, она уже давно привыкла смотреть на всех людей свысока. На ней были серый дорожный костюм и фетровая шляпа с синей вуалью, но на лежавшей рядом кофточке, которую она сняла, подкладка была из толстого белого атласа, брошенные тут же перчатки – из тончайшей шведской кожи, а на правой руке девушки блестело дорогое кольцо.
Зигварт заметил все это. Он положил свой мешок на траву и сел, не замечая устремленного на него удивленного взгляда. Для девушки, по-видимому, было совершенно непривычно, что кто-то мог не восхищаться ее обществом. Но Зигварт, казалось, и не думал продолжать разговор, он молча разглядывал расстилавшийся перед ним ландшафт.
Было начало июня, что в горах считается еще весной. Но здесь весна не наполнялась ликующими песнями птиц, не несла с собой благоухания и красоты распускающихся цветов. Здесь уже чувствовалась близость снеговых вершин. Задумчиво и неподвижно стояли гранитные скалы, серой стеной окружавшие озеро, мрачными казались зеленые ели, птицы не порхали в ветвях, рыба не играла на поверхности озера. Ропот пенистого горного потока, падавшего с утеса и исчезавшего в пропасти, был единственным звуком, нарушавшим безмолвие этого величавого уединения.
Однако веяние весны чувствовалось даже здесь. Высоко в небе неслись белые весенние облака, на елях виднелись светлые молодые побеги, а на маленьких лужайках всюду синели генцианы. У берегов озеро казалось совсем темным, но в середине, где на него падали золотые солнечные лучи, оно отливало таинственным блеском изумруда, как будто скрывая в своей глубине чудо обновления, которое весна вызывает в сердце каждого человека, пробуждая в нем вечные надежды, стремления, ожидания.