Внезапно лицо его изменилось и посветлело. Быстрым движением он наклонился вперед:
– Вы, наверно, ездите верхом? Не хотите ли со мной завтра покататься? У меня прекрасные лошади. Я предоставлю вам одну из них завтра утром. Хорошо? Рано утром, в восемь часов. Начинающийся день так прекрасен, так молод, так чист. Асфальтовые улицы города умыты, на деревьях блестит роса, и все так красиво кругом. Вы поедете со мной. Не правда ли?
Он просил, как ребенок, и весело рассмеялся:
– Скажите, вы поедете?
– Я думаю, что поехала бы охотно. Посмотрим! Миссис Тэмпест и я останемся здесь недолго. Видите ли, я скоро уезжаю в Италию и оттуда в Египет.
Гамид развел руками, а затем сложил их.
– Это судьба, конечно, – сказал он серьезно. – Вы уезжаете в Египет, в мою страну, куда еду и я очень скоро, – задумчиво продолжал он. – Мы встретимся там, и я покажу вам многое. Конечно, это судьба, что мы познакомились с вами сегодня. Что будет дальше, кто знает? Я покажу вам Египет.
Он посмотрел на Каро, прищурив глаза.
– Вы читали о нем так много. Не правда ли? О, конечно, читали, я знаю. И слышали много? Об очаровании пустыни, о горящем костре каравана, о громкой молитве туземцев, воспевающих славу Аллаху, молящихся солнцу и вечно просящих милостыню. Я знаю, что вам все известно. Вы слышали о ярко-голубой дали неба, о золотых звездах, об ослепительных потоках жаркого солнца, о широком Ниле, сверкающем между песчаных берегов. Это тот Египет, о котором вы слышали, который вы видите, глядя из окон Шепхэрд-отеля или из автомобилей Кука. Кроме этого Египта, описанного туристами и случайными путешественниками, такого Египта, каким его себе представляет большинство приезжих (то же самое, если вообразить себе, что Темза, Вестминстерское аббатство и Вест-Энд представляют собой всю Англию), я покажу вам Египет настоящий, Египет романтический и странный, с его горячей золотой пылью, выжженными солнцем пустынями и плодоносными полями.
Он умолк внезапно, когда Лиар обернулся к нему, вопросительно взглянув на него.
– Поедем куда-нибудь танцевать, – предложил он.
Он увел их из этого укромного уголка, перила которого были обвиты белой и розовой геранью, и с головокружительной быстротой повез их в своем автомобиле по Булонскому лесу.
– Я люблю быстроту, – сказал он Каро, сидевшей около него, – люблю силу!
Он ускорил ход, и машина покатилась бесшумно со скоростью шестьдесят километров в час.
– В такие ночи в Египте все кажется огромным, величественным, здесь же все игрушечное, словно не хватает места, – проговорил он…
Танцевал он прекрасно, совершенно не уставая, как большинство крупных людей. Он совершенно не разговаривал во время танцев.
Рита очень устала, когда они вернулись в отель.
– Его светлость Гамид эль-Алим – очень красивое молодое животное, – заметила Рита, зевая и докуривая последнюю папиросу. – Он вам нравится? Козимо смеется над ним.
– Не знаю! Принц – оригинальный тип. Мне нравятся его наружность, его молодость.
– Ему около тридцати лет, – сухо заметила Рита. – По крайней мере двадцать семь.
– Он собирается показать нам настоящий Египет.
– Неужели? – воскликнула Рита. – Каро, вот так удача!
Она направилась к двери и дружески кивнула ей головой:
– Спокойной ночи, моя дорогая.
Когда она ушла, Каро начала медленно раздеваться. Сариа спала уже давно. Раздевшись, она потушила свет и подошла к открытому окну, через которое вливался прохладный ночной воздух.
Вандомская площадь лежала перед ней, широкая, строгая и красивая. Каро подумала о том, как Гамид жаловался, что здесь, в Париже, мало места. Ей самой казалось, что кругом было мало простора. Неясная тоска давила ее. Она не могла уйти от своих мыслей, своих воспоминаний о Джоне, уйти от себя самой. Противоречивые мысли приходили ей в голову. Отец ее был прав: когда пройдет этот год, что будет тогда? Полная свобода? Но даст ли ей свобода то счастье, которое она не могла найти в любви?
Она снова вспомнила о Гамиде, который, по словам Козимо Лиара, не знал преграды в своих желаниях и был свободен во всех своих действиях.
На вид Гамид не отличался от большинства молодых людей. Он одевался у лучших лондонских портных, прекрасно владел иностранными языками, был очень богат и пользовался всеми благами жизни. Но в нем было что-то странное, не совсем обычное, что поразило ее.
Легкий шум заставил ее вздрогнуть. Она быстро обернулась.
У входа стояла Рита.
– Я не могла уснуть и снова пришла, – сказала она и медленно прошла по большой неосвещенной комнате.
Ее шелковый халат светло-лимонного цвета в неясном отблеске фонарей казался совершенно белым. Она была стриженой и очень худенькой, что придавало ей еще более мальчишеский вид.
– Собственно говоря, вам давно пора спать, – сказала она, усаживаясь в большое кресло. – Почему вы не спите?
Не дождавшись ответа, она продолжала своим тихим, странным голосом:
– Я не жду от вас признаний. И не хочу их. Я знаю, какая тайная враждебность возникает между друзьями после таких откровенностей. Странно слышать об ошибках другого и порицать его за это. Часто женщины под влиянием порыва делают излишние признания. Как долго вы думаете оставаться в Париже?
Эта быстрая перемена тона не удивила Каро. Она привыкла к изменчивым настроениям Риты.
– Не знаю, – сказала Каро медленно. – Остаться ли здесь, чтобы посмотреть спектакли во всех театрах, или поехать в Женеву, а оттуда через Альпы в Италию автомобилем? Мне хочется продлить наше путешествие.
– Хорошо, – согласилась Рита.
Она встала и неслышно заходила взад и вперед, тихо напевая, время от времени поглядывая на подоконник, на котором сидела стройная белая фигура, глядевшая в бархатную темноту неба.
Рита запела громче, желая своим пением разбудить Каро от глубокого, печального раздумья.
«Боже мой, как низки мужчины», – подумала Рита невольно.
Она запела слова из стихотворения Прюдома:
Здесь на земле все люди страдают
из-за любви и дружбы…
Каро повернула к ней голову.
Очарование теплого, тихого голоса Риты подействовало на нее.
«Она еще так молода», – мысленно продолжала Рита и пропела слова:
Мне снятся поцелуи,
не забываемые никогда.
Каро спустилась с подоконника и слушала молча, с болью в сердце. На глаза навернулись слезы, скрытые темнотой. Такие невыплаканные слезы только усугубляют горе.
Словно почувствовав это, Рита оборвала песнь и начала напевать какую-то веселую английскую песенку о деревьях и ручейках, и ее голос невольно напомнил Каро о свежести серебряных струй и утешил ее в ее одиночестве, словно нежная ласка.