Джейк всхлипывает. Болфаур не плакса; с того дня как исчезла Эмма, он лишь пару раз не совладал со слезами, и то, что происходит сейчас, приводит меня в ужас.
— Я посмотрел на ее волосы. Сразу же посмотрел на волосы. Светлые волосы оказались у девочки.
Отлегло от сердца. Время снова начинает идти с обычной скоростью; Джейк сграбастывает в объятия и стискивает меня так крепко, что ребрам больно. Тоже плачу, от облегчения и одновременно от стыда. Понимаю, что он оказался вынужден пройти через все это из-за меня, причинившей ему столько боли и превратившей счастливую жизнь в кошмар.
Через несколько минут он успокаивается, выпрямляется, вытирает глаза и кладет руки на колени.
— Потом уже я посмотрел на лицо девчушки. Несчастная лежала с закрытыми глазами, в крошечных ушках проколы от сережек, все тело покрыто ссадинами. Примерно ровесница Эммы. На шее синяки, как будто ее задушили. Роджер, наверное, решил, что это Эмма, похлопал меня по спине и уставился в пол. Видимо, подыскивал слова. Узнав, что это не моя дочь, он немного расслабился.
Джейк кладет мне руку на плечо, притягивает к себе и целует. Это страстный, голодный поцелуй. В нем нет ни просьбы, ни сдержанности; он целует так, как будто собирается немедленно овладеть мной. Из потаенных глубин поднимается желание, которого я не испытывала уже давно и не хотела испытывать, потому что это казалось нечестным по отношению к Эмме. Джейк просовывает руку под блузку, и минуту спустя мы уже в спальне, обнаженные, нетерпеливые и неловкие, как подростки.
— Подожди, — откатываюсь в сторону.
— Зачем?
— Не торопись.
Лежим бок о бок и беседуем вполголоса, едва касаясь друг друга. Провожу пальцами по его телу, ощупываю маленький твердый бугорок на правом бедре, который так мне нравится. Джейк дотрагивается до широкого шрама чуть ниже моего пупка. Заработала его в десять лет, катаясь на роликах. Будто заново знакомимся друг с другом. И когда Джейк входит в меня, я вспоминаю наш первый вечер, в мотеле. За окном ревел океан, а подростки на пляже играли в футбол. Потом мы сидели на балконе в купальных халатах, пили минералку и строили планы. Наблюдая за подростками, с удовольствием думала о том, как Эмма будет играть со своими ровесниками, а мы — наблюдать за ней, но не слишком назойливо. Я поклялась, что у Эммы будет счастливое детство и счастливое отрочество. Вспомнила обо всех ошибках, которые совершили мои родители, воспитывая нас с Аннабель, и клятвенно пообещала ни в коем случае их не повторять. Легкий мяч перелетел через балконные перила; ясноглазая девочка в зеленом купальнике помахала нам рукой. «Класс!» — крикнула она, когда Джейк ловким броском вернул мяч.
В два часа ночи выпускаем друг друга из объятий и отодвигаемся на разные стороны кровати, как это всегда бывало. Болфаур тихонько похрапывает, а мне не спится — все думается о белокурой девочке в железном холодильнике, ждущей опознания. Представляю себе крошечные ушки и синяки на шее. Образ неизгладимо запечатлелся в моем сознании, и ужас не позволяет больше заснуть. В три часа встаю и иду в комнату Эммы. Дверь закрыта. Поворачиваю ручку. Пол неровный — дому уже семьдесят лет, и в результате стольких землетрясений «старичок» слегка накренился. Я много раз ощущала подземные толчки, когда весь дом скрипел и дрожал, но стоял непоколебимо. Дверь медленно открывается. Сажусь на постель Эммы. В комнате по-прежнему слегка пахнет Эммой пополам с запахом клея и обоев — сладковатый детский запах, что всегда врывался в дом, когда Эмма возвращалась с улицы.
Идет время. Поднимаю глаза и вижу на пороге Джейка. Со слезами на глазах он смотрит на меня.
Просыпаюсь в пять утра, варю кофе, а потом сижу на кухне и пытаюсь читать вчерашнюю газету. Слова и заголовки сливаются перед глазами и теряют смысл.
Сегодня семнадцатое ноября. День сто восемнадцатый.
Эмме исполнилось семь лет.
Звоню Джейку около полудня. Срабатывает автоответчик; та же самая запись, что была на нем до исчезновения Эммы. Через час звоню снова. Нет ответа. Тогда еду к нему домой и в уме прокручиваю предполагаемый диалог. Стараюсь продумать все заранее.
Его машина стоит на подъездной дорожке рядом с машиной Лизбет.
Паркуюсь через улицу и сижу на скамейке, мечтая оказаться замеченной и приглашенной в дом. Проходят долгие полчаса, прежде чем дверь открывается, выходит Лизбет, садится в машину и уезжает. Как только миссис Далтон скрывается, я подхожу к двери и несколько минут стою перед ней, собираясь с духом постучать. Ниже по улице кто-то заводит мотоцикл. Мимо проходит мужчина с двумя детьми. Отец несет пакет с покупками, у детей в руках мороженое, сладкоежки громко болтают о ручном кролике, что живет у них в школе.
Звоню. Тишина. Звоню еще раз, жду минуту, потом поворачиваю ключ в замке. Занавески в прихожей опущены, свет выключен. Проходит несколько секунд, прежде чем глаза привыкают к темноте. Болфаур сидит на кушетке в гостиной, уперевшись локтями в колени и обхватив голову. Пол вокруг завален подарками в яркой обертке. На каминной полке лежат ножницы и клейкая лента.
— Джейк…
Он не смотрит в мою сторону.
— Я видела, как Лизбет уезжала.
Молчит. Интересно, зачем она вообще приехала и по какой-такой надобности? Не могу поверить этой женщине, не в силах убедить себя в искренности ее порыва. Да и не хочу убеждать.
Перешагиваю через подарки и сажусь на кушетку рядом с Джейком. Хочется прикоснуться к нему, но не знаю как. Я просто сижу и жду, пока он заговорит со мной и отвернется от пестрых свертков. В доме царит тишина. Мы сидим так долго. В какой-то момент отсутствие света начинает давить; ощущаю холодное приближение ночи.
По пути домой красный огонь светофоров кажется зловещим, звуки автомагнитол — почти неприличными. Как и всегда, еду медленно, с опущенными стеклами, и внимательно оглядываю улицы, каждый перекресток, каждую витрину, каждую дверь. Ежеминутно меня как будто заново поражает сам факт отсутствия Эммы — это постоянное, невыносимое ощущение. Выхожу у парка Долорес, иду пешком. В столь поздний час в парке Долорес ошивается только околонаркотическая публика, продавцы и потребители. Пока бреду через парк, слышу приглушенные голоса. Предлагают травку, кокаин, метацин. Качаю головой и всучиваю незнакомцам листовки.
— Это что такое? — Кто-то хватает меня за руку. Подросток, бледный и синюшный, не старше пятнадцати лет, в розовой детской шапочке.
Делаю глубокий вдох, стараясь не выказывать страх, и повторяю заветные слова — фразу, которая стала для меня естественной как дыхание:
— Я потеряла девочку.
— Вы не туда пришли. — Парень до боли стискивает мне пальцы, прежде чем отойти. Через несколько минут уже сижу в машине и сжимаю руль трясущимися руками. Джейк не знает о моем подвижничестве. Не знает о поездках на Ошен-Бич и в парк Голден-Гейт, даже не догадывается о том, что я посещаю самые злачные места в самое неподобающее время. У него свои методы — штаб, рация, карты и списки, — у меня свои.