— Ничего, — говорю. — Извините. Обозналась.
Выхожу на улицу, залитую ослепительным светом, и бреду вперед. Не знаю куда. Хожу по городу до самого вечера — по Маркет-стрит, Монтгомери, Коламбус, Бродвею. Когда солнце садится, понимаю, что стою на Саут-Бич, неподалеку от моста Бэй-Бридж, и смотрю на его стальные арки. По мосту несутся машины. Холодная серая вода залива омывает пляж. Надвигается туман, и очертания зданий теряют четкость. Фары машин похожи на желтые пятна в дымке. Количество автомобилей потрясает. В любом из них может сидеть похититель — а машин миллионы. Миллионы багажников, в которых можно спрятать ребенка. Десятки мостов, которые можно пересечь по пути бог весть куда.
Пропала девочка. Зовут Эмма. Она гуляла по пляжу. Девочка. Девочка. Чувствую тяжесть в голове, муть перед глазами. Воды залива темнеют и как будто приближаются ко мне. Ничего не стоит погрузиться в них и все забыть. Надо мной в тумане синим светом горят огни стадиона «Пакбелл-парк»; еще мгновение — и доносится рев толпы…
Приезжаю к Джейку в десятом часу вечера. Он на кухне — выбрасывает конверты и листовки в мусорный бак. Когда вхожу. Болфаур смотрит на меня и медленно моргает, словно вышел на свет из темной комнаты.
— Привет, — вымученно улыбается.
— Только не говори, что сдался.
— А у тебя есть другие варианты?
— Продолжать поиски.
— У меня был план, Эбби, — говорит он. — Штаб, телевидение, радио. Я ставил себе цели, которых нужно было достигнуть. Думал, если раздадим десять тысяч листовок, найдем след, который приведет нас к Эмме. Когда этого не произошло, я стал повышать планку: пятьдесят тысяч листовок, семьдесят пять тысяч, сто… Каждый раз думал, что это сработает и мы ее найдем. И вознаграждение. Начал с пятидесяти тысяч. Потом предложил сто пятьдесят, двести, четыреста, полмиллиона. Продал все, заложил дом, взял взаймы у всех, кого знал, и у сотни абсолютно незнакомых людей и предложил максимальную сумму вознаграждения. Никаких результатов. Потом волонтеры. У нас было три сотни добровольных помощников. Я дал сто шесть интервью по радио! Сорок два раза появился перед телекамерами! Говорил по телефону с сотнями полицейских по всей стране. Я сделал буквально все и не знаю, что еще можно сделать.
Прохожу в гостиную и зажигаю свет. Лампочка мерцает, а потом с мягким щелчком гаснет.
— Но мы можем быть совсем близко от нее…
— Ты отрицаешь очевидное, — говорит Джейк. Он садится на кушетку, берет книгу с кофейного столика и снова кладет обратно. Какой-то учебник по философии, в потрепанной обложке и с уймой закладок. — Ее туфелька. Ее маленькая туфелька. Я мог бы дать еще тысячу интервью, разослать еще миллион листовок, но результат окажется тот же.
Сажусь рядом.
— Ты придаешь слишком много значения этой находке. Туфелька ничего не значит.
Он откидывается на спинку кушетки и смотрит в потолок. От него странно пахнет — не так, как обычно; все время, что мы знакомы, от Джейка доносился слабый запах «Серфа», но с тех пор как Эмма пропала, Болфаур стал относить белье в прачечную на углу. Однажды сказал, будто не может больше заниматься стиркой сам, поскольку прежде ему всегда помогала в этом Эмма. Она обожала отделять белое белье от цветного и насыпать порошок.
По улице проезжает автобус. Звонит церковный колокол. Расстояние между нами растет с каждой минутой.
— Я так по ней скучаю, — говорит Джейк. — Иногда мне просто не хочется вставать. Две недели назад машинально купил жвачку, которую Эмма всегда требовала от меня после похода в магазин. Представляешь, уже стоял у кассы, девушка начала проносить покупки через сканер, и тут до меня дошло. Никак не мог прийти в себя, не мог достать деньги или хотя бы выйти из очереди. Позади уже столпились люди, кассирша вызвала менеджера, он пришел и спросил, не нужно ли проводить до машины. Чувствовал себя ненормальным. — Джейк стискивает мою руку. — У нас впереди еще много ужасных дней, но жизнь не остановилась.
— И хорошо, пусть продолжается. Я хочу найти Эмму.
— Прошло почти шесть месяцев. Почти шесть.
Джейк неровно дышит. Люблю его — как никогда, но вдруг приходит жуткая мысль: возможно, Эмму я люблю больше. Желание видеть ее, держать в руках буквально опустошает изнутри; в душе не осталось ничего, кроме холодной черной бездны. В течение последних шести месяцев Эмма не покидала меня ни на минуту. Она приходила мне на ум, как только я просыпалась, ее лицо стояло перед глазами, когда засыпала, и жизнь подчинилась единственной цели — найти маленькую непоседу. Джейк, наоборот, с каждой неделей все больше и больше отдаляется, наши разговоры становятся реже, а моменты подлинной близости практически свелись к нулю.
Любить мужчину — одно, а любить ребенка — совершенно другое. Это всепоглощающее чувство. До Эммы я не верила людям, которые говорили, будто ребенок может пробудить в человеке сильнейшую любовь. Потом появилась Эмма, и теперь невозможно представить себе жизни без нее. Может быть, любовь — божественное провидение, указывающее тех людей, которые нуждаются в нас сильнее всего. Когда я только начала встречаться с Джейком, воспринимала Эмму как часть его жизни. Теперь малышка переместилась с периферии в центр.
Втроем строили планы. Поездка в Париж, когда ей исполнится десять лет. В Прагу, когда стукнет двенадцать. А в шестнадцать, когда получит водительские права, — путешествие на машине по всей Америке. Представляю Эмму, которая стоит в Лувре перед «Джокондой» и гримасничает. Вот она же, но несколькими годами старше, в синих джинсах; мисс Болфаур сидит за рулем и напевает, в то время как Джейк отмечает путь на карте, а я сверяюсь со списком достопримечательностей. Лицо Эммы размыто, точно снимок, сделанный в движении, но в этих образах достаточно жизненной силы, чтобы в них поверить.
Джейк встает и начинает бродить по комнате.
— Я закажу мессу. — Он прикусывает губу. Подходит к окну, отодвигает занавеску и смотрит на улицу. На мгновение комната озаряется мягким желтым светом.
— Какую мессу?
— Заупокойную. — Он откашливается и задвигает занавеску. В комнате опять наступает полумрак. — Я хочу с ней попрощаться.
— Нет. Дай мне еще немного времени.
— Зачем?
— Продолжу поиски.
— Остановись. Пожалуйста. Ты все только усугубляешь.
Болфаур по-прежнему стоит у окна, спиной ко мне, пока я поднимаюсь в спальню Эммы. Ложусь на постель и смотрю в потолок. Из комнаты начинает выветриваться запах Эммы. Интересно, заметил ли это Джейк? А через год, возможно, здесь вообще не будет пахнуть ничем особенным.
Кладу голову на подушку и вдруг замечаю несколько волосков. Волосы Эммы. Беру их и натягиваю между пальцами. Это что-то вневременное. Кладу их себе на лоб и молюсь о том, чтобы с Эммой установилась телепатическая связь.
Мы часто сидели на этой кровати вместе, и я украшала ее волосы бусинами. Потом косички расплетались, и бусины валялись по всему дому. Дом принадлежал Эмме, и повсюду были приметы этого — цветные карандаши на кухонном столе, сандалии возле задней двери, коробка с кукольными платьями под столиком в гостиной. Утром наша маленькая капля ртути часто просыпалась раньше всех, и топот ее ножек на лестнице был первым, что я слышала на заре нового дня.