– Но Рошаманда он не получит! – горячо заявила Алессандра.
– Нет, не получит, – согласился Ноткер. – И могу вам сказать, что самый доверенный помощник Рошаманда, его преданный союзник, точно так же любит мир и не готов к схватке, как и его хозяин.
– И кто же этот союзник? – поинтересовалась Алессандра.
– Почти наверняка – Бенедикт, – ответил Ноткер. – Кто бы еще?
– Ах да, Бенедикт, – встрепенулась Сиврейн. – Ну конечно! Ведь именно с Бенедиктом он и живет на том острове в Северном море. Они с Бенедиктом вместе уже много веков.
– Бенедикт, – прошептала Алессандра. – Только не тот бедненький юноша, такой славный и праведный, которого он увел из монахов!
– Бенедикт? – переспросила Элени. – Да это же тот, у кого Магнус – твой создатель, Лестат, – украл Кровь. Он в добрых два раза старше меня по Крови! И он всегда был слабаком, всегда! Весь его шарм в том и состоит, что он хрупок, точно фиалка или орхидея. Но откуда нам знать, что он – единственный союзник Рошаманда?
– Готов держать пари, – откликнулся Ноткер. – Потому что ни о ком другом я даже не слышал. И, уж коли на то пошло, ваш бедненький, славный и праведный юноша сделал меня вампиром – и у него это неплохо получилось.
По комнате прокатился смешок, но тут же и замер.
– Однако с какой загадкой мы столкнулись, – заметил Ноткер. – Вот Рошаманд, незлобивый Рошаманд, упивающийся красотой, музыкой и поэзией, приводящий в Кровь тех, кто ему приятен, но никогда не имевший сил сражаться за них с другими бессмертными – да еще и Бенедикт, праведный Бенедикт! А ты, Лестат, говоришь, Голос умеет любить. Говоришь, он умеет любить, он наделен душой и воображением. Поистине – непостижимая загадка, как это он выбрал двух таких примечательных вампиров.
– Возможно, – холодно промолвил Сет, – только они двое и смогли вынести планы Голоса, пали жертвой его смехотворных фантазий.
– Почему смехотворных? – удивился Мариус. – Что ты имеешь в виду?
Вместо Сета ответил Фарид:
– Лестат прав. Голос лишь начинает свой путь в качестве существа, наделенного сознанием. Возможно, он и оказывал мрачное и темное влияние на Источник в былые века, однако в мире целенаправленных действий – все еще сущее дитя. И мы не знаем его окончательной цели. Подозреваю, что замена тела – перемещение из немой и почти слепой Мекаре в полного жизни Рошаманда, наделенного многими дарованиями, для Голоса – всего лишь первый шаг.
– Что ж, именно поэтому мы и должны остановить его! – заявил Мариус.
– Можно ли извлечь его из вампирского тела каким-то иным способом? – спросил Бенджи. – Доктор Фарид, ты не мог бы поместить его в какой-нибудь механизм, который мы будем регулярно подкармливать Кровью, но который не будет в состоянии видеть, слышать и путешествовать по своей незримой сети?
– Никакая это не сеть, Бенджи, – терпеливо отозвался Фарид. – Это тело – огромное и невидимое, но вполне ощутимое. – Он вздохнул. – И нет, я не в состоянии изобрести механизм, который будет его поддерживать. Я даже не знаю, с чего начать. Да и сработал ли бы этот план вообще? Ведь когда это существо извлекают из Носителя, мы начинаем умирать – мы все, правда? Ты говорил, так было в прошлый раз, да?
– Именно так, – подтвердил Сет.
– Но когда Источник извлекли в прошлый раз, тело Носителя умирало, – возразил Мариус. – А что будет, если ты извлечешь Источник, когда тело Носителя живет и мозг соединен с сердцем?
– Ерунда, – покачал головой Сет. – Голос живет в мозгу, а когда удаляешь мозг, тело Носителя умирает.
– Ну, вовсе не обязательно… – вставил Фарид.
– Ну конечно, – вздохнул Мариус, пожимая плечами и безнадежно разводя руками. – Мне это никогда не понять. Никогда. Я просто не в состоянии…
Он умолк.
Я всей душой ему сочувствовал. Лично я практически ничего не смыслил в механике того, чему мы все стали свидетелем в день, когда погибла Акаша. Я знал лишь, что Мекаре поглотила ее мозг – и этого хватило Амелю, чтобы укорениться внутри нее.
– Суть в том, что, как бы умны мы ни были, – подытожил Сет, – но все же не можем сконструировать механизм для поддержания Амеля. А если бы даже могли, то не сумели бы изыскать достаточно надежные средства обеспечения его всем необходимым. И при таком сценарии, само собой, мы бы оставались по-прежнему подключены к Голосу. А он, образно выражаясь, постоянно рыскал бы в поисках союзника, чтобы тот его освободил.
– Не сомневаюсь, – согласился я. – И кто бы его осудил? Вы рассуждаете о приборах и механизмах, как будто это создание не обладает восприимчивостью, не способно испытывать мучительную боль. Амель еще как способен испытывать боль! Говорю же вам – должно существовать какое-то решение, не подразумевающее безнадежное заточение Амеля. Ведь ко всему, что происходит сейчас, привело именно его заточение в Мекаре! Да, ее поврежденный рассудок создал вакуум, в котором он и пришел в себя. Сознаюсь – это я разбудил его одновременно с Акашей. Вне всяких сомнений. Но Амель умеет чувствовать, умеет желать, умеет любить!
– Я бы не стал называть его Амелем, – сказал Мариус. – Слишком уж лично получается. Покамест он все еще Голос.
– Я назвал его Голосом, когда не знал, кто он такой, – возразил я. – И остальные, называвшие его Голосом, не знали, кто он.
– Мы, собственно, так до сих пор наверняка и не знаем, – напомнил Мариус.
– Так что ты говоришь, Лестат? – спросил Арман своим мягким тоном. – Что этот дух, Амель, добр по природе своей? Лестат, из всего, что мы узнали от близнецов, выходит, он – злой дух.
– Нет, – покачал головой я. – На самом деле близнецы рассказывали нам не совсем это. И вообще почему он обязательно должен быть от природы всецело добр или всецело зол? Близнецы описывали нам веселого и шаловливого духа, который любил Мекаре и стремился наказать Акашу за то, что та плохо обошлась с ней. Каким-то образом этот дух сумел вселиться в тело Акаши и стать с ней единым целым – слиться с той, кого он так ненавидел. А потом, через шесть тысяч лет, он обнаруживает, что попал в тело той, кого любил, но она для него мертва – мертва для всего вокруг.
– Прелестная история, – промолвила Пандора себе под нос.
– И все же это еще не делает его хорошим! – сказал Арман.
– Но и плохим не делает тоже, – отозвался я. – Рассказывая нам эти древние истории, Маарет совершенно недвусмысленно обозначила: добрые духи – те, что выполняют повеления колдуний, а злые – просто шалят и проказничают. Очень примитивное определение добра и зла, нам от него проку почти никакого.
Я вдруг заметил, что Бенджи подает какие-то знаки Арману – жестами призывает к молчанию. Мариус и Луи тоже жестикулировали примерно так же. «Тише ты!»
Арман заметил всю эту бурную деятельность примерно в то же время, что и я.
Я задумался на несколько секунд, крепко сжав пальцы и поднеся их к глазам, а потом заговорил снова: